Странности любви

— И очень вовремя — конкурс поднимет их настроение, будут лучше работать: есть стимул.

Аня игриво сняла с вешалки свой великолепный дождевик.

— Кстати, киношники и в самом деле могут кого-нибудь из наших пригласить на съемки. Скажем, Зою Миронову.

— Или вас, Анна Ивановна, — поддержал игру Игорь Павлович, помогая Ане надеть плащ.

— Или меня, — добавила в шутку Полина.

— А что, серьезно! Никаких ограничений нет, почему бы вам двоим не принять участие в конкурсе? — Игорь Павлович перевел взгляд с Ани на Полину и обратно. — Вполне серьезно!

Полина расхохоталась. Аня, стягивая на высокой груди дождевик, с веселой скромностью опустила глаза:

— Надо подумать, Игорь Павлович.

— Тут и думать нечего, — поддержал Игоря Павловича подошедший к ним комиссар. — Конкурс-то для всего отряда. Значит, для преподавателей — тоже. Вы вполне могли бы претендовать на…

— По трудовым показателям? — съязвила Полина.

Все четверо вышли во влажную, пряно пахнущую опавшими листьями черноту. Отсюда, из зябкой тьмы осенней ночи, наполненный неоновым светом кубик столовой казался празднично-ярким аквариумом, царством тепла.

Предоставленные самим себе студенты на всю катушку наслаждались свободой, заполняя оставшееся до дискотеки время кто как мог — одни устраивались у телевизора, у шахматной доски или отправлялись послушать сестер Мироновых: обе закончили музыкальную школу, Таня даже собиралась поступать в консерваторию, но в последнюю минуту раздумала, вслед за Зоей подала документы в педагогический. Здесь на стареньком полурассохшемся пианино они часто устраивали сольные концерты в четыре руки. К ним присоединялись "Блиц-гитары" Галкина и Беспутнова, и, когда дискотека по каким-нибудь причинам срывалась, для танцев годился и этот оркестр.

Преподаватели в это время тоже отдыхали, собираясь в штаб-квартире командира, — слушали музыку, обсуждали текущие дела, гоняли чаи, принося кто чем богат — печенье, сушки, варенье. Заканчивались эти "заседания" штаба одновременно с дискотекой: дисциплина есть дисциплина.

— Я тут новую кассету обнаружил. Сегодня послушаем, — объявил Игорь Павлович, вынимая из кармана ключи.

— Сегодня я не с вами, — сказала Полина, останавливаясь у корпуса. — Хочу подышать свежим воздухом.

— Кто не с нами, тот против нас, — вспомнила Аня. Но тут же разрешила: — Подышите, Полина Васильевна. Свежий воздух скоро тоже станет дефицитом.

Влажной аллеей, с добросовестно подстриженными пионерами кустами жимолости, Полина медленно пересекала лагерь. Тугие гроздья маслянисто блестели в тускло-желтом свете редких фонарей. Пахло сырыми листьями, пожухлой травой, грибами. Ночная прохлада стала проникать под куртку, неприятно щекотать позвоночник. Надо было бы поддеть что-то теплое, но возвращаться не хотелось. Полина ускорила шаг.

Дашка небось до сих пор в своей легкой куртке бегает. Нужно срочно написать Володе, чтобы достал ее осеннее пальто, сам ведь не догадается. И чтобы уроки у нее проверял: чем больше муж будет занят дочерью, тем меньше останется у него времени на всякие глупости. И еще…

— Ух, еле догнал! Куда вы так припустили?

Полина вздрогнула от неожиданности: Александр Витальевич, накидывая на ходу черный бушлат, зашагал рядом.

— Прохладные стали вечера, верно?

— Замерзли? — сухо поинтересовалась Полина, не собираясь прощать комиссару прерванные мысли о своем доме. — Тоже мне, сибиряк!

— Сибиряк, Полина Васильевна, не тот, кто не мерзнет, а тот, кто хорошо одевается. — Александр Витальевич демонстративно поправил бушлат на плечах.

Полина сдержанно улыбнулась шутке и продолжала молча шагать по аллее.

— Кстати, Полина Васильевна, тут такой деликатный вопрос. Нефер… то есть сестра Зои Мироновой, зачастила в наш корпус. По ночам. К кому ходит, не знаю, но… непорядок, Полина Васильевна.

— По-моему, она Галкину симпатизирует. А он — ее сестре, Зое. И нам, наверное, в их дела лучше не влезать. Сами разберутся.

— Пожалуй, вы правы. Таня, видимо, неплохой человек. Но какая-то резкая, грубая.

— Просто она еще девочка. Бунтующая против несправедливости природы-матушки.

Через боковую калитку вышли к реке. Внизу, под обрывом, дремал Фроськин омут, получивший свое название в незапамятные времена, когда здесь, если верить молве, утопилась из-за неразделенной любви местная красавица.

— Ну и крутизна! Чуть оступишься — и…

Полина отошла от обрыва, повернула к лагерю.