Питер Устинов - День состоит из сорока трех тысяч двухсот секунд

- Ровно одиннадцать.

- Ваши часы спешат почти на целую минуту.

- О, благодарю вас, - Макглашан сделал вид, будто подводит часы.

- Послушайте, - прошептал Эдвин, - если там через дорогу будет совершено преступление, - и он показал пальцем на окно, - могу сообщить: в девять сорок одну голубой "остин"-универсал подъехал к дому восемнадцать и стоит там до сих пор. Номер "Бе Икс Ка - семьсот пятнадцать".

- Большое спасибо, - грустно ответил Макглашан, притворяясь, будто записывает номер. - Если мы его поймаем, то только благодаря вам.

Наступила неловкая пауза, во время которой Макглашан пытался гипнозом вернуть Эдвина в нормальное состояние.

- По кроликам не скучаете? - спросил он наконец.

- Нет, - ответил Эдвин, - они счастливы там, где они есть. И нет у них наших проблем.

- Может, и есть, просто мы совершенно не понимаем их языка.

- Да, возможно, и есть, - уклончиво вздохнул Эдвин.

- А по Би-би-си не скучаете?

- Нет, ведь я теперь занят по-настоящему важной работой собираю материал для свидетельских показаний.

- А по вас скучают.

- Кто?

- Дети.

- Мне не до детей сейчас. Это - взрослый мир. И здесь нельзя быть чересчур мягким, нельзя быть слепым к фактам. Эдвин с истовым благоговением пересказывал слова судьи.

Когда Макглашан вернулся в кабинет доктора Фейндинста, тот спросил:

- Как вы его нашли?

- Будь прокляты все юристы! - злобно ответил Макглашан. Чем они только занимаются? Чтобы выстроить свои доказательства, они подберут всегда из ряда вон выходящий случай, изобилующий извращенными и из ряда вон выходящими обстоятельствами, и представляют его как обыденное и естественное событие. Почему этот маленький человечек должен знать обо всех ужасах, которые вносят в жизнь люди, воспринимающие их как нечто само собой разумеющееся? Почему мы лишаем его права оставаться наивным простаком? Законники покарали убийцу и довели свидетеля до умопомешательства. И это называется правосудием! А где же теперь те, кто сделал это? Расселись по своим клубам, обдумывая, как бы еще вставить нам, работягам, палки в колеса. А этот бедный недотепа торчит здесь, изобретая прорву свидетельских показаний, которые его никто никогда не попросит давать. Меня от этого просто тошнит!

- Вас послушать, - ухмыльнулся доктор, - так вы уже созрели, чтобы занять одну из наших палат для буйных.

- Я вам кое-что скажу, доктор, - заговорщицки наклонился к нему Макглашан. - В этом человечке есть некая изюминка; нет-нет, никакая это не блажь, да и мысль, собственно, не моя. Я узнал об этом от моей пятилетней дочки. Зашел я вчера в спальню пожелать ей спокойной ночи, а она смотрит на меня и спрашивает: "Папа, почему у кролика Зигфрида стал другой голос?" Ей-богу, доктор, я чуть было ей все не рассказал. И когда-нибудь расскажу.

- Что ж, как знать, может, год или два спустя он сможет туда вернуться.

Макглашан покачал головой.

- Вы не хуже меня знаете, что это неправда, доктор. Слишком сильную травму нанесли они ему в своем судилище. Он этого не вынесет. Если порядок вещей изменился бы, жизнь, может, и стала б ему по плечу, - вот все, что я хочу сказать.

- Мы живем в жестоком мире, инспектор, - вздохнул врач. Наши с вами профессии тому свидетельства.

- Жестоком? - переспросил Макглашан. - Нет, он грязен! Грязен! И часто те, кто выглядят самыми чистыми, и есть самые грязные. Те, кто облечены ответственностью.

Осторожно подняв свою коробку, Макглашан направился к двери. Прежде чем открыть ее, он обернулся и сказал:

- Нам жаловаться не приходится. Мы за себя постоять сумеем. - И с непонятной робостью посмотрел на свою коробку. - Я принес ему подарок, но, пожалуй, после нашего разговора лучше не отдавать его. Подарю своей дочке.

- Что это? - спросил доктор Фейндинст.

Макглашан воткнул обратно в коробку высунувшийся оттуда краешек салатного листа и сказал тихо:

- Кролик.