Виктор Вяткин - Человек рождается дважды. Книга 1

— Спасибо вам! Спасибо за всё, за всё. Какой вы сильный. Неужели можно так любить… — неожиданно перебила его Валя, смутилась и не закончила фразы.

Краснов просто сказал:

— Ну, это вы слишком. А разве можно не любить Колыму? Это край сильных. — Он засмеялся, скользнул глазами по своей сухощавой, совсем не богатырской фигуре и добавил — Хотя и говорят, что в здоровом теле — здоровый дух, но я не разделяю эту точку зрения. Здоровый дух — это дело нас самих, а тело выдержит. Я рад, что у вас боевое и хорошее настроение, Это сейчас самое важное.

Краснов уходил из общежития с удивительной лёгкостью на душе. С утра он знакомился с техникой, направлявшейся па Колыму. Всё это было так потрясающе огромно, что зародилась тревожная мысль — хватит ли сил и умения? Опыта не было. Маленькая группа старательских приисков — и сразу такой размах. Энтузиазм молодёжи вселил в него уверенность. Он поднялся на палубу. Скользнувший с океана порыв ветерка растрепал волосы, Мысли унеслись в прошлое.

Родной сибирский городок Боготол. Домик с резными наличниками, старая черёмуха. Он сидит на толстом суку и жуёт тЯгучую коричневую смолу. Смола припахивает дымом, но от этого только приятней. Его заветная мечта — работать на паровозе. А пока приходится довольствоваться запахом дыма. Он начинает раскачивать дерево, стараясь создать впечатление движения паровоза, но из окна доносится голос матери.

— О господи! Опять на дереве, поганец! Ведь только чистую рубаху надел! Ну погоди, погоди, придёт отец, уж теперь-то я всё расскажу. Он тебя приберёт к рукам…

Сверкая загорелыми пятками, он быстро спускается на землю. А мать уже кому-то жалуется:

— Ну что мне с ним делать? — Милый, добрый голос.

Он тихонько убегает.

Двадцатый год. Ему девятнадцать.

Он секретарь только что созданного городского комитета комсомола, делегат Третьего Всероссийского съезда комсомола, видит и слушает Ленина. Да разве многим выпало такое счастье?

Краснов улыбнулся. Теперь ему за тридцать, но в душе он продолжал оставаться комсомольцем, да иначе не могло и быть: почти вся его жизнь до отъезда на Колыму была тесно связана с молодёжью. И служба в частях особого назначения, и школа командного состава, и служба в армии. После демобилизации Хабаровский крайком партии предложил ему на выбор или низовье Амура или Колыму. И он выбрал Север.

Спускаясь с трапа, он обернулся. У борта стояла группа молодёжи. Он помахал рукой. Ему ответили. Валя тоже махала рукой и даже что-то кричала, а когда он скрылся, подошла к Колосову.

— Ты знаешь, Юрка, мне нравятся люди по-настоящему сильные, которым бы я поклонялась, или уже совсем безвольные, чтобы они молились на меня. Вот если бы ты был таким, я, наверное, влюбилась бы в тебя без памяти.

Но Колосов был занят своими мыслями и даже не расслышал, о чём говорила девушка.

Было за полночь, но на пароходе «Смоленск» и не думали спать. С палубы доносилась беготня, скрипели и хлопали двери кают. Глухо стучали над бортами пустыми чемоданами, шуршали газеты и кульки. Весь этот гам далеко разносился над бухтой Золотой Рог.

Колосов сидел в салоне и писал письмо. Глаза восторженно блестели, а расплывающиеся в улыбке щёки с Ямочками делали лицо озорным и совсем ещё детским.

— Юрка, ты ещё высунь Язык, и тогда с тебя можно будет написать картину: «Мальчик-первоклассник за любовным письмом». Как, ребята, подойдёт? — пошутил Анатолий.

— Отстань, — отмахнулся Колосов.

— Оставь его, Толька. Ты лучше посмотри на свой рюкзак. Юрка выбросил все твои образцы и уложил вместо них двадцать банок ивасей, — улыбнулся Миша, скосив глаза на урну в углу салона.

Белоглазов опешил.

— Выбросил? Да это же интереснейшие образцы. Я приготовил их для микроскопического исследования. Юрка, зачем ты выбросил? И кто бы мог подумать? — Он схватил рюкзак и вывалил всё содержимое на диван. — Я за ними километров шестьдесят отмахал. Да я вышвырну все твои леденцы, сахар, консервы, патроны, хлеб. Всё это можно достать, а где ты возьмёшь такие уникальные экземпляры пород. Выбросил… — ворчал он, выбирая из урны кусочки минералов.

Колосов, не отвечая, писал:

«Валерка, дружище, здравствуй!

Не знаю, поймёшь ли ты мое состояние. Если нет, не удивлюсь. Я так рад и счастлив, что не знаю, как это выразить. Наконец сбываются мои мечты. Сегодня последняя ночь на этом мёртвом пароходе, а завтра на рассвете посадка на настоящий живой корабль, да и эти суда, на которых мы живём, встанут под погрузку.