Йозеф Вестфален - На дипломатической службе

И вот Гарри с нетерпением вскрывает письма из Лондона и читает:

"Дорогой Гарри, дорогой Дуквиц, дорогой исполнительный помощник, дни с Вами были безусловно заразительны. То, что можно обращаться к Вам "дорогой Дуквиц", кажется мне изрядно комичным. Может ли человек по имени Дуквиц быть милым вообще? Имя -- разумеется, только имя -- отталкивает или вызвает смех. А Вас зовут фон Дуквиц. Это же означает "Монокль в глазу", корректно (Простите, о простите меня!), не настолько симпатично, но несмотря ни на что мило, даже более чем мило -- можно себе представить... Даже если Ваш "фон" вечно напоминает мне излюбленную шутку моего отца о "телеФОНах" и "телеГРАФах". Вот Вам опять то знаменитое английское желание шутить, которым я иногда разрушаю Ваш серьезный язык. О, с этим языком у меня чертовские проблемы, так жаль, Гарри, что Вы не узнали меня в одиночестве, в моем собственном обстоянии! Но тогда Вы бы меня поняли до конца, а я ненавижу, если меня понимают. Un po di misterio, un po di tiramisu, non е vero? И тем не менее Вы, по иронии судьбы, тот единственный, кто меня знает, мое прошлое равно как и мое будущее, о чем я сама хотела бы знать больше. Кстати, а Вы знаете, что тезкой моей является не королева, а браунинг Баррета?"

Затем следовали некоторые разглагольствования о ее работе в качестве телевизионного редактора, которую она проклинала. Письмо заканчивалось так: "Давайте писать письма, хватит телефонов, довольно телевизора, долой газеты, назад в прошлое столетие, когда человека меньше информировали. С приветом к Вам из вероломного Альбиона Ваша Элизабет".

Гарри трижды прочел письмо, но так и не все понял. Элизабет была действительно немного мистической. Что бы это значило: единственный, кто меня знает? Он стал вспоминать послеполуденное времяпровождение около бассейна. Элизабет листала гигантскую книгу по искусству, килограммов на пять, которую она приволокла из Лондона в Африку, потому что, по ее словам, хотела сравнить изображения женщин в Европе с портретами африканок. Она полистала, поискала, и наконец показала Гарри одну картину:

-- Look! (18)

Это было одно из изображений "Суда Париса". Парис лениво облокотился на дерево и рассматривал трех богинь, три красивых, худых модели эпохи Возрождения, свободно демонстрировавших себя для вынесения приговора.

-- А вы бы хотели оказаться на его месте? -- спросила Элизабет.

Гарри ухмыльнулся:

-- Не знаю.

Элизабет указала на лицо Париса:

-- Он прекрасен в своей нерешительности.

Хотелось ли ей направить беседу на заброшенную тему секса? Во всяком случае, замечание было странным. Дуквиц соответственно громко рассмеялся. Джорж на секунду задержал команду "one-two-three" (19), сопровождатвшую плавательные движения молодняка. Элизабет взяла толстый фломастер и посередине репродукции написала фразу: "Решайтесь же, мой господин!" Гарри подумал, что бы произошло, накинься он сейчас на Бетти с бурыми объятиями.

Через два дня Джордж и дети изчезли из бассейна. "Они пошли на это фольклорное меропрятие", -- сказала Бетти. Жители Яунде праздновали какую-то дату с танцами и хороводами. А поскольку в Яунде не происходило ничего особенного, все служащие всех посольств влоть до телефонистов и секретарей устремились на праздник. "А почему вы здесь?" -- спросила Элизабет. "Ненавижу фольклор", -- ответил Гарри. Он скорчил гримасу поскольку говорил правду. "Как чудесно вы при этом выглядите," -- сказала Элизабет и провела пальцами вдоль сомкнутых бровей Гарри. Гарри подхватил ее руку, и, находя глупой затею целовать тыльную сторону ладони и желая быть чуть более страстным, повернул руку ладонью вверх и припал к ней, скорее смущенно, чем лихо. "Don't do that, Duckwitz" (20), -- сказала Элизабет и отняла руку. В собственных глазах Гарри выглядел восемнадцатилетним. Тогда это тоже было чем-то вроде обязанности. Следовало использовать каждый момент, позволявший эротические порывы! С тех пор ничего не изменилось. Только из-за того, что они были одни, он полагал, что следут как можно смелее искать близости с Бетти. Но поскольку настроение было другое, ничего не произошло. Он вновь отступил в надежную область общего настроя беседы. Он сказал: "Терпеть не могу это битье в барабаны. Фольклор всегда связан с этими барабанами. При каждом ударе думаешь про нацистов. Какая мерзость!"

-- Oh, yes, (21) - очень тепло сказала Элизабет. И у Гарри возникло чувство, что за это милое согласие, пожалуй, стоит благодарить невозобновление его попыток к сближению.