Магдалена Тулли - Сны и камни

Невероятная однородность камней была предметом восхищения, недосягаемым образцом и примером. На каждого каменного каменщика приходились десятки других — передовиков на стройплощадках, однако на их ладонях кирпичи оставляли отметины, а их документы, пока они на лесах перевыполняли план, лежали запертые на ключ в столе у коменданта рабочего общежития, чтобы строителям не вздумалось прихватить их с собой, бросив работу без уважительной причины. Судьба поставила перед этими людьми задачи великие и важные или мелкие и ничтожные. На каждого образцового приходилась сотня других, подражавших движениям его рук, а также тысяча таких, которым довелось увидеть его лишь однажды — издалека, вытягивая в толпе шею.

Дабы воспоминания о трудах не изгладились из памяти, а их цель была верно понята смиренным морем голов, накрытых кепками в «елочку», часами премировали руку, что уложила первую сотню кирпичей, и ту, что осуществила первую плавку стали, а также ту, что запустила первый токарный станок. Запечатлели на фото белозубые улыбки и тесные пиджаки, украшенные лентами с соответствующей надписью. А под пиджаками в унисон, спокойно и размеренно, бились багровые сердца, не знавшие ни аритмии, ни боли, ни даже утомления, и без устали накачивавшие кровь в синие жилы, что набухали на натруженных руках. Именно так было положено начало эпохе памятных часов, а также памятных чайников и утюгов, эпохе постоянно меняющихся надписей на лентах, постоянно меняющихся лиц на снимках и переходящих кубков, которые без конца вручались и отбирались, в то время как крой пиджаков, ритм сердец и рисунок вен на руках оставались прежними. В кульминационный момент эпоха эта загорелась пурпурным плюшем и позолотой, затрепетала дрожью бесчисленных рядов кресел, обращенных к задрапированной сцене, на которой возвышался величественный стол президиума. Зазвучала громыханием речей, а в особенности каскадами аплодисментов, наполнявших концертные залы вместо музыки, в которой те (не исключая театра оперетты) более не нуждались для оправдания своего существования. Скрип ботинок в фойе, шепот, покашливание, не говоря уже о позвякивании алюминиевых ложечек в буфете, — все это таяло без следа.

Механизм мира функционировал тогда гладко, без сучка без задоринки, подобно механизму сцены, с помощью которого умелые руки передвигают небеса вместе с солнцем и звездами, а землю, плоскую, как тарелка, вращают специальным воротом. В те времена молодости мира при надлежащем старании и невозможное оказывалось осуществимым.

Город между тем стремительно развивался. На чертежах колоннады достигали высоты пятого и шестого этажей, на площадях били золотые фонтаны, поверху тянулись висячие сады и пролетали рейсовые вертолеты, вертодромы для которых планировалось устроить на просторных, точно площади, крышах; под землей же бесшумно, едва касаясь рельс, мчались поезда на воздушной подушке. А уж трамваи… трамваи от рассвета до глубокой ночи курсировали из конца в конец города.

Незаметно сеть трамвайных проводов разрослась сверх всякой меры. Перед ней отступали висячие сады. Напомнили о себе глубинные воды, сложная система которых заставила скорректировать проекты оборудования для подземных поездов на воздушной подушке: вдруг оказалось, что линиям на ватмане может угрожать вода, протекающая где-то под землей. Вот так в рождавшемся на чертежах городе начали возникать изменения, которых никто не мог предвидеть и которые подавляли напор города, завоевывавшего пространство. Одни только трубы беспрепятственно тянулись вверх, действительно все более высокие и великолепные. На них глядели без устали, а также запечатлевали на фото- и кинопленку. Появились они и на плакатах, облеплявших заборы все новых строительных площадок, где, черные и суровые, точно восклицательные знаки притягивали взор к ярко-красным буквам. Вместе с трубами росли исполненные серьезности отвалы шлаков, бункеры с цементом, склады. Порой однако и этого всего казалось мало, хотелось, чтобы движение было стремительнее, а восклицательный знак — выразительнее.

Время едва поспевало за резвой мыслью. Дни были учтены и распределены на много лет вперед, а если в расчетах этих и крылись какие-то ошибки, так уж точно не избыток тому виной. Можно сказать, что дни оказывались истрачены прежде, чем наступили, словно ожидаемые активы, в счет которых уже сделаны долги. Время, подобно электрическому току, представляло собой благо, имеющее определенную стоимость и предназначение. Поэтому были приложены все мыслимые усилия, дабы ускорить его бег. По всей вероятности, использовали даже некоторые возможности усовершенствования астрономических явлений. Наступила эпоха, когда город стал напоминать стремительно кружащуюся карусель; едва вынырнув из рассвета, он уже обрушивался во тьму вместе со своими фабриками и металлургическими комбинатами, и снопами искр, и дымами, отдававшими гарью, черневшими, будто смоль, в красном зареве восходов и закатов. По мере того как выплавлялись очередные тонны новой стали, старая расходовалась и изнашивалась на земле, под землей и в воздухе. Едва изготовленную бумагу немедленно везли в типографию, чтобы напечатать на ней газеты, которые в тот же день оказывались на помойке.