Джованни Пирелли - По поводу одной машины

Она даже не заметила, как тетя Карла взяла ее под руку. Почувствовала только, когда та повисла на ней всей тяжестью, а заскорузлую ладонь положила на Марианни ну руку, плотно ее сжала, сплетя свои пальцы с ее пальцами.

— Как же быть с цветами? — спрашивает Аделе. — Торговались, торговались…

— Не все пи равно… Возьми положи этому пареньку… — В голосе Карлы — безразличие: пусть будет как будет. Она еще больше наваливается на Марианну — устала, и шепчет ей — Послушай меня, дочка. Женщина — всегда раба, была, есть и будет. Так уж лучше быть рабой человека, которого любишь.

На заводе Гавацци чувствует себя как дома. Огромный цех, машины, товарищи по работе для нее — все равно что для домашней хозяйки четырехкомнатная квартира, обстановка, дети. За воротами она уже не та. Тут ее можно сравнить с тяжело нагруженным возом, который тянет астматик ишак. В цеху, например, ни. сто не обращает внимания, если она нечаянно толкнет кого-нибудь или в тесноте толкнут ее. Но как только она оказывается за воротами, на тротуаре, в магазине, где угодно, — все и вся ей мешают. Не было случая, чтобы она оступилась в цеху. На улице же не пропустит ни одной ямки — обязательно в нее угодит, ни одной арбузной корки — непременно поскользнется. За сегодняшний вечер она спотыкалась трижды. В последний раз, не удержись она за столбик с табличкой «остановка», обязательно стукнулась бы о фургон, стоявший между трамвайной линией и тротуаром. Она задыхается. Холод для ее бедных щиколоток — зарез. В эти первые дни января, который обещает быть очень суровым, ей особенно скверно. В довершение всего она засомневалась, действительно ли есть такая улица: «Имени генерала Фары» или ей это только приснилось, а какой номер дома: 32, 23 или 123? Она чуть было не повернула обратно.

С некоторых пор Гавацци заметила, что у нее появилась привычка, как что не так, чертыхаться.

В поисках квартиры Инверницци она обошла с полдюжины темных, как склепы, подъездов, поднялась не на тот этаж, спустилась, позвонила не в ту дверь и, наконец, предстала пред удивительными и жаркими очами всего семейства. От батарей центрального отопления идет приятное тепло, тут же, под боком — диван. Она плюхается на него без сил и испускает тяжкий вздох.

— Я старый-престарый пес. Вернее, дряхлая сука, которой место — под забором.

— Будет тебе, будет! — увещевает Маркантонио. Он рад ее приходу.

— Только одряхлевших собак приканчивают разом, выстрелом из двустволки, а меня — каждый день понемногу.

Сильвия, более догадливая, поспешила накапать в рюмку кардиамина.

— Пей потихоньку, а то сведет ноги. Может, поешь?

— Я уже ела.

— А то приготовлю тебе суп из концентрата. Займет не больше пяти минут.

— Пять минут, пять минут. Через пять минут я уже выкачусь отсюда. Забрались к черту на кулички…

По мнению Гавацци, жить в районе Центрального вокзала — значит «у черта на куличках».

Этот квартал, выросший за церковью Сан-Джоакино, не старше человека средних лет, а уже весь перекопан бульдозерами, расковырян кирками… С одной стороны — развороченные подходы к новой железнодорожной платформе Варезине, с другой — целая чаща строительных лесов: возводятся умопомрачительные призмы, они реют в воздухе как знамена капитализма, вновь окрепшего и тем гордящегося. Что же до жилища Инверницци, то это типичный анахронизм. Квартира большая, с высоченными потолками, но нескладная, обветшалая; трубы торчат снаружи, электропроводка прибита к стене — держится на белых изоляторах. Но, в общем, довольно уютно.

Столовая без окон. Зато много дверей. Некоторые застекленные, другие — сплошные, покрашенные масляной краской. Одна дверь входная, остальные ведут в кухню, в ванную, в комнату родителей, в комнату трех старших сыновей и в комнату двух малышей; есть еще стенной шкаф, который тоже можно принять за дверь.

— Это моя Соборная площадь, — поясняет Маркантонио. — Выдайся у меня свободная неделя, я бы тут знаешь как все разрисовал! Намалевал бы повороты, возле каждой двери — стоп-линию, по диагонали — пешеходную дорожку, вон над той дверью (это в ванную) — «стоянка разрешается только от и до», над этой (над кухней то есть) — знак, запрещающий проезд на велосипедах (то есть детям моложе двадцати лет)… А восклицательный знак (сигнал, предупреждающий об опасности) знаешь куда мои ребятишки — продувные бестии хотят повесить? Не догадываешься? Над нашей кроватью! Как будто жена у меня — старуха и уродина… — Помрачнев — А все-таки, как подумаю, что двое старших скоро женятся… Можешь ты себе представить наш дом без них? Тогда он действительно будет похож на Соборную площадь, но только в августе, когда все разъезжаются.