Криста Вольф - Расколотое небо

Уже того, что оба они это знали, было много. Между ними возникло нечто вроде молчаливого понимания. Любое слово здесь только ранило бы, а взгляд… В его глазах она прочла решение: ни на что больше не рассчитывать, ни на что больше не надеяться. А он прочел в ее взгляде ответ: никогда в жизни с этим не соглашусь.

Одновременно она почувствовала: здесь нужно не утешение и не одобрение. Нет, ему стало ясно, что жизнь может не удаться, а быть может, уже не удалась. Кое-что, вчера вполне допустимое, отныне миновало навеки. К самым молодым себя больше не причислишь. И на чудеса рассчитывать не приходится.

Что-то все-таки дрогнуло в душе Риты. Она подавила желание подойти к нему и положить голову ему на плечо. С наивной верой в магическую силу прикосновения следовало бы распрощаться в далеком детстве. На этот раз Манфред и не пытался обмануть ее. Случалось, он становился в позу. Теперь же она знала, с кем имеет дело.

Они оба опустили глаза и снова услышали, о чем говорят окружающие.

Руди Швабе перешел к защите.

— Нет, — прямо сказал он. — Нет, вы заблуждаетесь. Но существуют люди, которым нужны ошибки революции.

— А для чего, думаете вы, — подчеркнуто вежливо говорил Зейферт, — для чего нужны таким людям эти… ошибки? Слово, которое употребили вы, не мы!

Руди нетерпеливо мотнул головой. Оставим в покое слова! Хотя ему в точности известно, что словами можно погубить человека.

— Для чего? — переспросил он. — Как предлог, конечно. Как предлог для собственной лености или трусости…

Гляди-ка! Он хоть и не очень остер, но не подлаживается. И неплохо отбивается. Портит им игру с недомолвками, в которой они так сильны. Нарушает условия.

Конечно, ему не хватает юмора. В этом обществе нужно владеть рапирой, а не пращой. Он часто неправ. Он защищает то, что защитить невозможно, он позволяет себе пророчества, которые вызывают улыбку: когда-нибудь вы будете рады, говорит он, если вам не станут напоминать о ваших нынешних взглядах.

И все же, и все же…

Руди верит в то, о чем говорит. Он романтик, если хотите. Рита поймала себя на мысли, как бы она на месте Руди отвечала этим людям — и Манфреду в том числе! Что можно ответить такому вот доктору Мюллеру?

— Революция… — произнес тот почти мечтательно. — Революция в Германии? Парадокс, не так ли? Русские — это да! Достойны всяческого восхищения. Не следует думать, что мы столь ограниченны и не понимаем этого. Но почему у нас каждая революция переходит в дилетантство?

С нетерпением выслушала Рита пространный ответ Руди.

— Но, господин Швабе! — воскликнул Зейферт. — К чему же клеймить нас как заядлых реакционеров? Революция? Почему бы нет! Только, бога ради, избавьте нас от ваших иллюзий… Впрочем, вам лучше, чем кому бы то ни было, известно, что несет с собой революция. Она может собственных детей загнать в… ну, скажем, в студенческий деканат.

Удачный выпад! Тут уж тебе нечего сказать, мой милый. Ты вылетел из окружного комитета СНМ с выговором по партийной линии, попал к нам и, чтобы выслужиться, пытаешься положить нас на обе лопатки…

Руди побагровел. Стало быть, о выговоре всем известно. Как тут прикажете работать?

Рита ничего не знала. У нее не было навыка в пикировке, но на этот раз она сказала очень громко, среди полной тишины:

— Если бы меня спросили, я предпочла бы того, кто, не думая о себе, совершает ошибки, тому, у кого на первом плане собственная выгода.

Зейферт быстро нашелся.

— И это говорите вы! — воскликнул он, чокнулся с Руди и с Ритой и весело поддержал супругу профессора, которая уже начала жаловаться, что в политические споры втянули даже дам.

Рита и взглядом не стала спрашивать Манфреда, согласен ли он с ней. Она улыбнулась Мартину Юнгу в ответ на его восторженные кивки и сидела все такая же удрученная, все такая же несчастная, как прежде. К Руди Швабе она не испытывала симпатии. Что же побудило ее выступить в его защиту? Если бы это сделал Манфред, она была бы счастлива.

Доктора Зейферта вряд ли можно было убедить, но зато ничего не стоило его обидеть. «Он постарается мне отплатить», — подумал Манфред, но ему все было безразлично. Ни он, ни Рита никогда не вспоминали об этом вечере. Если уж говорить начистоту, они все реже и реже бывали откровенны друг с другом.

С тех пор прошел почти год, и. теперь, вспоминая вечер у профессора, Рита упрекает себя, что в ту пору не понимала по-настоящему, о чем шла речь. Душевное состояние всех этих зейфертов, мюллеров, Манфреда — да, да и Манфреда тоже, — когда они, с одной стороны, еще не признали, а с другой — уже не признавали, было ей незнакомо. Возможно, человеку в одиночку и не под силу совершить такой скачок. А ведь все они были одиночками. Ах, кому дано быть справедливым?