Ирина Грекова - Перелом

Помолчал. Опять заговорил:

— Один теперь остался. Чашку ее возьму в руки и плачу: где ты, Дашенька моя сладкая?

И впрямь заплакал.

— Николай Прокофьевич, успокоитесь...

— А я спокойный. Только один...

Разговор оборвался: истекли три минуты.

Значит, так. Нет Дарьи Ивановны. А все-таки надо жить. Живет же, оставшись один, Николай Прокофьевич? Доктор Чагин? Теряют, но живут...

Вошла Люся:

— Кира Петровна, обед готов. Сюда вам подать или сами на кухню выйдете?

— Сама выйду.

— Что-то плохое по телефону сказали?

— Подруга моя умерла.

— Горе-то какое! И хорошая?

— Чудесная старая женщина. Вместе в больнице лежали.

— Конечно, жалко. А вы не переживайте. Вам свое здоровье надо беречь...

Пока обедали, пришел Митя. Люся и ему тарелку поставила; есть не стал. Чем-то был расстроен. Люся глядела на него молитвенно; он на нее не глядел.

— Так я пойду? — спросила она. Не сказала — спросила.

Ответила я:

— Конечно, идите. У вас еще своих дел, должно быть, уйма.

Ушла. Наконец-то поговорим с Митей наедине.

— Все-таки я предпочла бы ей платить за работу.

— Исключено.

— А Валюн где? Я его так и не видела.

— Смылись куда-то с Наташкой.

— Не любишь ее?

— А за что ее любить? Эталон паразита. Школу кое-как кончила, на тройках. Двоек теперь, как известно, не ставят: себе дороже. Никуда не поступила, работать не пошла. Прямо по Евангелию: живите, как птицы небесные. Не сеют, не жнут, а господь бог их питает.

— Ты, что ли, господь бог?

— Мы с тобой господа боги. Валька тоже не работает и работать не хочет: говорит, все равно скоро в армию.

— Что же они едят?

— Что есть в доме, то и едят. Придут, пошарят в холодильнике, что понравится — вытащат. А откуда берется — им неинтересно. Пробовал не покупать продуктов, не класть ничего в холодильник. Никакого впечатления. Живут как ни в чем не бывало. Ходят в гости, там их, наверно, кормят.

— Ну это уж никуда не годится.

— Я тоже так думаю. А им плевать. Пробовал с Валькой говорить — никакого эффекта. «Нельзя жить за чужой счет». — «А почему нельзя?» — смеется. У вас с матерью, говорит, мораль прошлого века. То можно, этого нельзя. А по-нашему — все можно. Хиппи, те вообще живут как хотят, по помойкам питаются. Пробей такого.

— Недружно, значит, живете?

— Мало сказать, недружно. Вроде врагов. Почти не разговариваем. Он-то еще ничего бы, к нему я привык. Главное — она. Ничтожество, козявка, а самомнение — во! Будто весь мир осчастливила, что за Вальку вышла.

— Мне она показалась скромной девушкой.

— Нахалка, каких мало. Поедят с Валькой, посуду не вымоют. Я как-то намекнул, что неплохо бы за собой помыть посуду. Фыркнула и удалилась. Всей спиной показала, что выше этого. Кому же мыть? Приходится мне. Самый свободный человек в доме. Скриплю зубами, но мою. Думаю: мама приедет, во всем разберется. Вместе решим, как и что.

— Сейчас для меня не время решений. Я ложусь в больницу, в отделение Чагина. Надолго ли, не знаю. С каким результатом — тоже пока неясно. Когда будет ясно, тогда и решим. А пока...

— Понял. Пока пусть живут, как птицы небесные?

— Пусть живут. Деньги на книжке еще есть?

— Кое-что осталось.

— Трать осмотрительно, но не скупо. Пусть не ходят побираться по чужим людям.

Ушел недовольный.

Оставшись одна, размышляла. Принять решение — как это трудно! И как легко навсегда оттолкнуть от себя Валюна...

В тот день он так и не появился. Видно, избегал объяснений — черта многих мужчин. В чем, в чем, а в этом он мужчина.

На другой день явился Чагин.

— Рад видеть вас, Кира Петровна. И, как я вижу, в добром здравии.

— Ну, уж какое там мое «здравие»...

— Ничего, приобретете. Милости просим в наше отделение. Место для вас приготовлено.

Сух, строг и не улыбнется. Ни тени жалости на лице.

— Что, изменилась я, Глеб Евгеньевич?

— Не без того. Естественно после вашего перелома.

— Спасибо за цветы. И за вашу помощь.

— Какую?

— Помните, вы звонили по моему поводу профессору Вишняку?

Лицо Чагина покривилось, как будто он ел лимон без сахара.

— Надо было тогда же взять вас оттуда. Как-нибудь перевезли бы.

— А что? Вы ему не доверяете?

— Сейчас я его не знаю. Студентом был не очень симпатичен. Все больше по верхам.

— Говорят, он прекрасный специалист.

— Возможно. Надеюсь.

Через два дня он отвез меня в больницу, в свое отделение. Никаких привилегий, палата на десятерых. Все с переломами — кто ноги, кто руки, кто ключицы, а кто и позвоночника...