Ирина Грекова: Дамский мастер

Я пришла с работы усталая, как собака. Мальчишки — ну, конечно! играли в шахматы. Это какая-то мужская болезнь. Я сказала:

— Черт знает что такое! Опять эти дурацкие шахматы. До каких пор?

На столе было типичное свинство. Пепельница разбухла от окурков. В пивных бутылках медленно надувались и лопались гигантские пузыри.

— Типичные свиньи, — сказала я. — Дела у вас нет, что ли? И это накануне сессии...

— Лапу, — подобострастно сказал Костя.

— Не будет тебе лапы. Свиньи, иначе не назовешь. Приходишь домой, как в кабак. Хоть бы один раз пепельницу за собой вынесли! Неужели я, пожилая женщина...

— Прикажете возражать? — спросил Коля.

— Прекратить хамство! — крикнула я.

— Лапу, — потребовал Коля.

Мне улыбаться совсем не следовало, но губы как-то сами разъехались, и я дала ему руку.

— Не ту! — заорал Коля как оглашенный. — Левую, левую!

(Левая ценится дороже — на ней родинка.)

— А мне и правая хороша, мы — люди маленькие, — сказал Костя.

Я дала ему правую. Оба прицеловались — каждый к своей руке. Две наклоненные головы. Соломенно-желтая и угольно-черная. Дураки мои. Сыновья мои. Только не думайте, что вы дешево отделались. Я еще сердита.

— Сейчас же убрать со стола! — крикнула я, чтобы не демобилизовываться.

Костя, кряхтя, взвалил на плечо пепельницу, Коля стал вытирать стол какими-то брюками.

Голодная я была как собака.

— Обедали?

— Нет. Тебя ждали.

— А дома что-нибудь есть?

— Ничего. Сейчас сбегаем.

— Нет, это черт знает что такое, — сказала я, распаляя себя. — Неужели же...

— ...ты, пожилая женщина... — услужливо подсказал Коля.

— Да! Я! Пожилая женщина! — заорала я. — Да, черт возьми! Пожилая! Работающая! Вас, дураков, воспитывающая!

— Но, заметьте, не воспитавшая, — скромненько вставил Коля.

— Да, к сожалению, не воспитавшая! Вся жизнь к черту! Ни за грош пропала жизнь!

— Не гоношись, подруга, — миролюбиво сказал Костя.

Я взяла бутылку и хотела бросить на пол, но не бросила.

— Нет, хватит с меня этого кабака. Уеду от вас. Живите сами.

— Живи и жить давай другим, — снова ровненьким голоском сообщил Коля.

— Довольно дурацких замечаний! Я говорю серьезно. Жизнь — не цирк.

— Как вы сказали? — переспросил Костя. — Жизнь — не цирк? Разрешите записать.

Он вынул записную книжку, послюнявил карандаш и нацелился.

— Жизнь... сами понимаете... жизнь... не... цирк, — записал он.

— И вообще, — перебила я его очень громко, — мне это все надоело! Надоело! Понятно вам? Уеду в Новосибирск. Или, еще лучше, выйду замуж.

— Ото! — заметил Костя. — Это дает!

— А что? По-вашему, я уже не могу ни за кого выйти замуж?

— Только за укротителя, — сказал Коля.

Тьфу, черт возьми!

Я вышла и хлопнула дверью.

Молока бы выпить, что ли. Я открыла холодильник. Он был пустой и обросший, с одной-единственной увядшей редиской на второй полке. Не холодильник, а склеп. Никакого молока, разумеется, нет и в помине. А утром было. «Спороли», как говорила покойная няня.

...Нет, хватит с меня этого, хватит, думала я, расчесывая волосы и со злобы выдирая целые пучки. Не могут два молодых идиота сами о себе позаботиться, не говоря уж о матери... Подумаешь, «лапу»! Лижутся, а мать голодная. Надоело все, надоело... И эти волосы дурацкие, ни два ни полтора; полудлинные, неухоженные... А сколько седых появилось! И все на каких-то нелепых местах, например, за ушами, не то что у людей, те благородно седеют — с висков... Глупо седею, бездарно. А эти самодельные букольки на лбу! Сама, старая дура, на бигуди закручивала. Спать больно, плохо...

...Не буду им готовить обед, пусть сами о себе заботятся...

А с волосами этими что-то нужно делать. Остричься, что ли? Жалко... Уже года три как отращиваю, столько трудов пропадет... Нет, хватит, остригусь. «Остригусь и начну» — так говорил мой папа. Беспокойно жил мой папа, до самой смерти все хотел «начать»... «Остригусь и начну»...

— Я ухожу, — сказала я мальчикам.

— Куда? — спросил Костя.

— Замуж, — ответил Коля.

А улица была прекрасная, вся в свежих каплях недавнего дождя. Листья на липах — светлые, новенькие, отлакированные, и поливальная машина катилась, сияя радугой, зачем-то поливая уже мокрый асфальт. Я купила мороженое и шла, покусывая твердую, украшенную розой верхушку. Зубы тихонечко ныли, но мне было хорошо так обедать — на ходу, мороженым. Что-то студенческое.

Ноги еще легки, весенний день еще длинен, люди идут, торопятся, много хорошеньких, остригусь и начну.