Ирина Грекова: Пороги

Через полгода стало вроде полегче. Мысли о них — Марианне с Пашей — стали редеть, выпадать, как выпадают волосы. Душа облысела. Сам, слава богу, не облысел, разве самую чуточку. Поседел, подсох. Годы, пора. Опять волосы, боль в корнях. Хватался за голову все реже. Деньги Марианне переводил ежемесячно — половину зарплаты, с каким-то мрачным, мстительным чувством.

Работал? Усердно, но без увлечения. От нечего делать, от пустоты душевной сошелся с Аллой, молодой программисткой. Одно время думал жениться, но не вышло. Перед Аллой виноват, ее не любил. Нет, зачем врать? В каком-то смысле любил. Можно ли любить «в каком-то смысле»? Либо ты любишь, либо нет. Если так — не любил.

После того как с ней расстался — облегчение. Кинулся, освобожденный, в работу. Опять возник какой-то интерес, тень прежнего. Но вскоре произошло «оно», то самое, переломившее жизнь надвое. Катастрофа. Взрыв. С человеческими жертвами. Двое погибли на месте, один выжил, но ослеп.

Картины в памяти — скачущие, мчащиеся. Сидел за столом, что-то писал. Запонка цеплялась за бумагу. Внезапный звук, вроде огромного треска, вверху над головой. Разрыв полотнища, паруса, мира. Взглянул туда, вверх. Ужасно медленно, змеисто медленно расходились трещины на белом потолке. Потом часть его обвалилась, куски штукатурки, тоже медленно, стали падать. Более тонкие кружились, планируя. Один, небольшой, упал на рукопись. Сломя голову кинулся вверх по лестнице. Уже бежали люди; какая-то девушка, белая, как бумага, как потолок, заламывала руки, загородив дверь. Оттолкнул ее, вбежал. Раскиданная аппаратура, обломки мебели. Среди всего этого в странных, вычурных позах — три тела. Три трупа. Потом узнал, что только два было трупа, один выжил. Но тогда видел три. Кровь брызгами на аппаратуре. А самое страшное — на стене отпечаток руки. Отчетливый, со всеми пятью пальцами. Человек хватался за стену, чтобы выжить. Отпечаток неправдоподобно ясный, даже какой-то нарядный, неестественный. Как будто с обложки английского детектива, бестселлера, где убитых не жаль. Лица сбежавшихся тоже неестественные, преувеличенные, на каждом своя гримаса, от горького ужаса до вроде бы смеха. Мысль: это нереально, это сон, сейчас проснусь. Мысли летели вбок, как снежная вьюга. Мело, мело по всей земле. В разбитое окно летели снежинки, таяли на предметах.

Гудки. Скорая помощь, белые халаты, носилки. Тела унесли.

...Осознал, что явь, а не сон. И — его вина. Он — руководитель группы, проводившей опыт. Непосредственно техникой безопасности ведал кто-то другой. Это неважно, вина была тут, он ощущал ее кожей. Нельзя было поручать опыт мальчишке. Знал: ви-но-ват, по слогам.

Арестовали, судили. Пункт обвинения: «халатность». Халатность, халат. В разговоре со следователем что-то бормотал про «халат». В халате не убивают. Обыкновенный убийца. Следователь глядел с удивлением.

Предварительное заключение, расследование. На каждой белой поверхности видел красный отпечаток руки. Почему-то волновало, кто хватался за стену: кто погиб или кто выжил? Два раза проходил экспертизу. Опрос стандартный: какой у нас год, какой месяц, какое число, где родился, чем болел, наследственность и так далее. Про красную руку ни тот, ни другой раз ничего не сказал. Боковым зрением прочитал в протоколе опроса первый раз «не контактен», второй — «недоступен». Смутил врача, молодую женщину, вопросом: в чем разница между «контактностью» и «доступностью»? Она не знала. Признан вменяемым. Судим. По суду оправдан.

Оправдательный приговор не обрадовал и не огорчил. Был «не контактен» и «не доступен» с самим собой. Деваться все равно было некуда: вина была с ним. На работе был молчалив, пассивен.

Пришла жена одного из погибших — молодая, румяная, со слезами на румяных щеках. Жаловалась: ей с двумя детьми не хватает назначенной пенсии. Просила похлопотать. Хлопотать не взялся, дрожащими руками папиросу зажигал-зажигал, не зажег. Предложил приплачивать ей от себя. Оскорбилась: «Не нищая». Ушла.

Прокуратура (кажется, так!) опротестовала мягкость приговора. Вторичное расследование, новый суд. Какая-то путаница в воспоминании: не то больница, не то тюрьма... Потом уже определенно — больница. Больные. Угрюмые, чредой ходящие. Плачущие. Молящиеся. Хохочущие. Разговоры за общим столом. Обстановка мирная, как в доме отдыха. Взаимная вежливость. Вдруг вспышка гнева (разбитая тарелка). На мягком войлочном ходу — санитарка. Уводит больного, обняв за талию.