Петер Розай - Вена Metropolis

Георг рассказал ей о своей фирме, о своих делах, — он рассказал ей и о том, о чем как раз сейчас думал и что ей, как он полагал, будет интересно.

— А я все еще учусь, — сказала Клара, — только не спрашивай меня, чему.

— Приходи к нам на собеседование! — сказал Георг.

Конечно же, решающим было обстоятельство, что Георг когда-то — много-много лет назад, как ему показалось, хотя на самом-то деле прошло всего лет пять, — что он ее тогда, как он сам про себя выразился, очень уважал: и хотя он тогда не овладел ею как женщиной, ему все же представлялось, что он как будто возвращается в привычную колею, в объятия прежней возлюбленной, да, возлюбленной, которая ему когда-то слегка поднадоела. Но он к ней привык, и в ее присутствии, при взгляде на нее в нем вновь что-то загорается, неяркий, ненадежный свет, свечение, о котором нельзя точно сказать, что оно такое: вспышка приязни или всего лишь воспоминание о прежней привязанности, сладостное, обманчивое и, в конечном счете, лишенное содержания.

С некоторым удивлением Георг в этот первый вечер в Народном саду отметил, что Клара по-прежнему выше его ростом. Всего сантиметра на три, но выше. Как прежде! Ее узкие ладошки и запястья, выглядывавшие, как ему представилось, как маленькие зверьки из рукавов ее пиджака, выглядели болезненно. Хотя вообще-то она совсем не выглядела больной и слабой, наоборот, скорее сильной. Не слишком симпатичной и несколько шумной. Она много смеялась, и смех ее звучал теперь не так, как раньше. Он не смог бы сказать сразу, как она смеялась раньше. Но иначе, это точно.

А еще он удивился, когда заметил две складки у ее губ, справа и слева. Эти губы были ему так знакомы! Как часто он не просто смотрел на них, а изучал их со всей страстью: для него они были все равно что отдельное тело, отдельная часть земли, нечто, что существует само по себе, по собственным законам столь же явственно, как вишни или яблоки, свисающие с ветки. Как радуга на небе.

— Что ты смотришь на меня так? — спросила Клара и остановилась.

— Не знаю, — сказал Георг, покачал головой и попытался высвободить руку.

Клара подошла к делу очень целеустремленно. Хотя Георг, загруженный и отвлеченный своими разнообразными делами по работе, убеждал себя, что произошедшее — всего лишь случайность, а то и минутная слабость с его стороны, вскоре они стали видеться каждый день. В понедельник в кафе «Шварценберг», во вторник — за ужином в ресторане «Михаэлерброй», в среду на спектакле в Академическом театре, а в четверг за молодым вином в трактире на окраине Вены. По воскресеньям вместе ходили в музей или на концерт. Клара все заранее планировала и организовывала до мелочей. Если что-то не складывалось, то возникающая пауза была не по душе Георгу, и он, чтобы избежать неловкой ситуации, сам быстро предлагал что-нибудь подходящее.

На свидания Клара всегда опаздывала. Казалось, что она вдруг забывала о встрече, которую сама же и назначила. Правда, потом она словоохотливо и мило извинялась перед Георгом, — и всякий раз находились весьма уважительные причины, ее задержавшие, — и в конце концов она примирительно гладила Георга по руке, по рукаву его пиджака и тихо, словно про себя, произносила: «Ты хороший!»

Если бы Георг внимательнее присмотрелся к себе, он бы заметил, что ждет опаздывающую Клару не равнодушно и со скукой, вовсе наоборот, он на самом деле всегда приходил раньше назначенного часа, то есть начинал ждать ее еще до того, как она должна была появиться. Когда же стрелки часов показывали условленное время, — например, стрелки больших часов в кафе «Шварценберг», стекло которых затуманилось от сигаретного дыма, показывали восемь вечера, — то его охватывало сильное беспокойство, а потом, вдруг и сразу, он начинал злиться. «Мне ведь действительно есть чем заняться, — говорил он себе, — чего я тут собственно дожидаюсь!»

Когда же Клара наконец появлялась, раздражение его как рукой снимало. Он относил это на счет своего характера: прирожденная вежливость и умение контролировать себя. Если все же в нем оставалась хоть толика злости, хоть малая искорка неудовольствия, — он, например, глядел ей в лицо, обрамленное безупречно уложенной прической, глядел на ее губы, с которых срывался поток взволнованных оправданий, и ему были неприятны ее зубы, или кольцо на ее пальце, или же ее в целом невзрачный вид, — то он объяснял себе это тем, что вовсе не привык кого-либо дожидаться. Даже его мать не позволяла себе опаздывать!