Петер Розай - Вена Metropolis

От общежития на Терезиенгассе до района Хитнинг Альфред добирался на электричке. Со станции он шел мимо церкви по сонным, отороченным акациями улочкам и через большие ворота входил в парк Шенбрунского дворца.

Поначалу парк не вызывал у Альфреда никаких эмоций, кроме неопределенного, не вызывавшего беспокойства равнодушия. Он быстро шагал по широким, прямым как стрела аллеям и выходил через ворота с противоположной стороны. И все же ветвящаяся вереница узких дорожек таила в себе какой-то невнятный страх, и Альфред неосознанно избегал отдаленных и безлюдных уголков парка.

Но однажды он словно бы открыл их для себя. Сразу за воротами он сворачивал на одну из этих дорожек, шел наугад, без плана и цели, по петляющим и змеящимся тропинкам. Как было тихо и прохладно! Зеленая листва ласкала глаз и вселяла в душу Альфреда умиротворение. Глаза вдруг зажмуривались от коротких золотистых всплесков. Что это было? Яркие и трепещущие лучи солнца, неожиданно проникающие сквозь прогалины в листве? Или это было ощущение счастья, невероятным образом вдруг заявившее о себе и славшее ему привет?

Когда он снова выходил на широкую аллею и видел вдалеке на серой, побитой ветром плоскости немногочисленных посетителей, похожих на разноцветные точки, он ощущал радость и облегчение, на сердце уже не давила тяжесть.

В общежитии, на Терезиенгассе, он с усердием отдавался учебе, подолгу просиживая над книгами. Однако частенько им овладевало чувство, будто он делает это не для себя. Какое ему до всего этого дело?

Альфред сидит в комнате в общежитии со спущенными штанами. Он держит в руке свой член, да, он действительно превратил увлечение онанизмом в профессию. Он не раздевается, только спускает штаны, задирает рубаху и обхватывает пальцами теплую, тугую плоть.

Поверх письменного стола он смотрит на Терезиенгассе, на безликую серую стену дома напротив, и представляет себе женщину. Чаще всего в его воображении возникает лицо профессорши Траун-Ленгрис, ее узкие и подвижные губы, и как она раскрывает их, когда говорит или смеется.

А потом он представляет, как сидит в ее кабинете, фрау профессор — по другую сторону стола, и они о чем-то разговаривают. Собственно, он задал ей какой-то вопрос, и она отвечает ему с присущей ей фантастической дотошностью. У него даже не возникает желания коснуться ее. Ему хочется одного: чтобы она говорила и говорила бесконечно, для него одного.

Альфред снова в гостях у тети Виктории. Тетя смотрит в окно гостиной, выходящее на Райхсратштрассе, словно ждет в гости еще кого-то, но Альфред знает, что это у нее такая привычка. Вот она наконец подходит к нему, садится рядом на банкетку, обитую красным бархатом с зеленым растительным рисунком, и прижимается к Альфреду.

— Ты должен больше времени уделять учебе.

— Да, конечно.

— Помнишь, как мы в Клагенфурте ходили в город гулять? — Тете эти давние прогулки очень дороги, лицо ее смягчается и расцветает, взор ее зеленых глаз мечтательно расплывается, линия носа кажется еще прекраснее.

— Помнишь, как мы тогда, во время грозы… — она касается рукой подбородка, пальцами теребит отвисшую под подбородком складку на горле, укрывающую, должно быть, нечто бесценное. Ведь именно оттуда раздается голос тети, то низкий, то неожиданно высокий.

— Мы не раз ходили на кладбище за городом.

Оба они вспоминают: надгробные камни светятся теплым блеском из-под темной зелени кустов туи, кипарисов и буковых деревьев, по белым, засыпанным мелкой галькой дорожкам они идут в кладбищенской тишине. Светит солнце, над ними бескрайнее небо.

Добирались они сюда на трамвае. Выпололи траву и сорняки вокруг могилы, протерли надгробный камень тряпкой, смоченной щелочью, и вот уже плоская поверхность камня высохла, посажены свежие цветы, и вот они садятся на скамейку рядом с могилой, чтобы перекусить. Альфред жует булочку с колбасой.

Тетя говорит с ним о его матери. Та ведь мало хорошего в жизни видела.

— Ты же видишь, какая она грустная. Она на фабрике работает, и никого-то у нее нет, кроме этого идиота.

— А как же ты?

— Мы были из бедной семьи. Отец работал поденщиком у крестьян. Спился в конце концов. Мы обе рано остались без родителей. Воспитала нас одна из родственниц. Мы дома работали, вязали и шили на соседей. Я помню, как на ярмарке я и она выиграли в лотерею по короне принцессы из посеребренной бумаги. С зубцами, на которые были наклеены фальшивые драгоценные камни. Ни о чем подобно мы и мечтать не смели! — Мне повезло, и я потом смогла учиться в торговом колледже. — Тетя медленно убрала прядь волос со лба. — Все всегда выходит по-другому…