Рихард Вурмбрандт - Христос спускается с нами в тюремный ад

На следующий день Поппа прикрепили ко мне на работу. Мы должны были шваброй тереть пол большой камеры от одного конца до другого. Мы уже было почти закончили работу, когда заключенный, назначенный охранниками старшим по комнате, подошел к нам и ногой опрокинул ведро с грязной водой. "Теперь начинайте еще раз сначала!" - сказал он. Наконец пришел охранник инспектировать. Он схватил старшего по комнате, наклонил его лицом вниз, где было немного грязи, которую принес сам же своими сапогами. "Грязь!" прорычал он. И так мы терли пол еще в течение часа под пинками и оскорблениями старшего по комнате. Угнетенный - это худший угнетатель.

Попп дрожал от усталости, видно, это происшествие было ему не под силу.

Чтобы отвлечь его внимание, я познакомил его за едой с пастором Гастоном. На лице Гастона возникло выражение ужаса. Попп отвернулся и закрыл глаза.

Со временем профессор все больше уходил в себя. Мы должны были заставлять его есть и помогать ему каждое утро справляться со своими делами. Он не смеялся, не плакал и ни коим образом не участвовал в жизни обитателей камеры. Но однажды утром, раздраженный насмешливым замечанием нашего старшего по комнате, Попп вцепился ему в горло и стал его душить, как сумасшедший, пока два охранника не избили его дубинками. Без сознания его доставили в отделение для больных. На следующий день мы узнали, что он умер.

Жизнь после смерти

Этот трагический случай опечалил всех нас. Пока одни молились по православному обычаю за душу Поппа, Гастон молча лежал на своих нарах. Когда я начал говорить о вечной жизни, он встал и отошел в другое место.

В этот вечер в камере говорили о жизни после смерти. Спросили Гастона, что думал он по этому вопросу.

"Прогрессивные униаты не верят в жизнь после смерти", сказал он.

"Но мы сейчас разговариваем не с прогрессивными униатами, - возразил я, - мы разговариваем с вами. Мы хотим иметь мужество быть самими собой. Не всегда мы - католики, мы протестанты, мы - румыны!.."

"Ну, хорошо, лично я в это не верю".

"Когда вы говорите о личном мнении, - сказал я, - то это первый шаг к вере, потому что личность - это величайший дар Божий людям; это единственное, что останется, в то время, как тело подвержено изменениям. Атомы кислорода и воды одинаковы в моем и вашем теле. Мою и вашу температуру тела можно измерить одинаковым прибором. Вся физическая энергия, химическая, как и электрическая, у одного человека такая же, как и у другого. Но мои мысли, мои чувства, моя воля свойственны мне одному. Физическая энергия это как бы карта покера без тиснения. А духовная энергия похожа на монету, носящую изображение короля. На каком основании она должна разделять судьбу тела?"

Флореску, сидевший на табуретке, изрыгнул непристойное ругательство и сказал: "Я верю в то, что могу увидеть, попробовать и почувствовать. Мы все - лишь только материя, как этот кусок дерева, на котором я сижу. Когда умираешь, тогда как раз и конец рабочего дня!"

Я подошел к нему и ударил ногой по табуретке, на которой он сидел.

Табуретка отлетела в другой угол, а Флореску с глухим шумом ударился о пол. Разъяренный, он снова встал на ноги и хотел броситься на меня, но другие заключенные удерживали его.

"Что это должно значить?" - свирепо воскликнул он.

"Ты же утверждал, что ты такая же материя, как табуретка, мягко возразил я, - но табуретка не пожаловалась ни единым словом".

Раздался смех, который подхватил даже Гастон.

"Прости меня, Флореску, - сказал я, - я только хотел доказать, что материя не реагирует ни на любовь, ни на ненависть и этим существенно отличается от нас".

Флореску некоторое время дулся, а потом снова прервал нас: "Возможно, я смог бы поверить, если бы умершие однажды вернулись и поговорили со мной".

"Я уверен, что люди уже имели контакты с умершими, - ответил я. Великие ученые от Ньютона [36] до сэра Оливера Лоджа верили в спиритизм. В Библии описывается, как царь Саул вызывал умершего Самуила. И хотя писание это запрещает, но говорит, что такое возможно".

Шум из-за табуретки заставил прислушаться других, и я начал серьезно проповедовать о жизни после смерти. Для нас это не было академическим вопросом, это была тема, преисполненная жгучего, непосредственного интереса. В Герла люди умирали каждый день.

"Если бы Бог создал нас только для этой жизни, - сказал я, - то тогда Он дал бы нам вначале старость и ее мудрость, и только потом молодость с ее жизненной силой. Кажется, бессмысленным собирать знания и опыт, чтобы взять их с собой в могилу. Лютер сравнивает нашу жизнь на земле с жизнью еще не родившегося ребенка. Он говорит, что, если бы эмбрион в утробе матери мог бы размышлять, он бы удивился, почему у него растут руки и ноги. Он, конечно, пришел бы к убеждению, что должен быть будущий мир, в котором он будет играть, бегать, работать. Нас также как эмбрионов, готовят к будущему образу жизни".