Франчиск Мунтяну - Статуи никогда не смеются

К сожалению, он не мог поделиться этими чувствами ни с теми людьми, с которыми встречался в обществе, ни с Кларой. И еще меньше мог он рассказать кому-либо о той силе, которая исходила от Хорвата, иногда поражая его. В этом было что-то зловещее и печальное! Он, не испугавшийся Брауна, Ле Гара, Паллачоса, страшится таких несчастных, как Хорват! Что могла понять из всего этого Клара? Разве ей понять, что все то, чему он отдал тридцать лет своей жизни, теперь рушится? Тридцать лет он оставался на Балканах, в этой провинциальной дыре, чтобы иметь возможность войти куда угодно с высоко поднятой головой, не стыдясь того, что он сделал свое состояние в Румынии. Тридцать лет ради этого он вел расчетливый, умеренный образ жизни. Тридцать лет… Он и глазом не моргнул, когда военизировали его предприятия или когда к власти пришли легионеры [10] Румынские фашисты. , а вот недавно вышел из себя из-за каких-то хрустальных стаканов. Из-за стаканов ли? Конечно, нет. Он не выносил Хорвата. Для него в этом человеке было сосредоточено все отталкивающее, низменное. Образ Хорвата неотвратимо, как рок, преследовал его. Если бы он сказал все это Кларе, она с усмешкой заметила бы: «Тебя преследуют призраки, папа». Он был уверен, что она именно так скажет, и не раз имел случай в этом убедиться. Однажды, когда Клара зашла за ним на фабрику, он показал ей в окно Хорвата.

— Этот толстяк? — спросила она, смеясь. — Из-за него ты портишь себе кровь? Слушай, папа, а почему ты не уволишь его?

Разве она понимала, что такое коллективный договор, профсоюз, партия? Доктор Аурел Леукуция, руководитель царанистской партии города, с его требованиями пособий — вот и все ее представления о партии.

— А юноша, который идет с Хорватом, кто?

— Герасим.

— Тоже коммунист?

— Да.

— Он очень симпатичный.

— Клара!

— Да, папа. Только не морщи лоб, ты же знаешь, как это тебе не идет.

Что мог он ответить ей? Он перестал морщить лоб.

— У меня такое впечатление, — продолжала Клара, — что ты не умеешь обходиться с людьми. Если бы я хоть раз поговорила с этим Герасимом…

— Глупости, Клара.

Он ей ничего не рассказывает о фабрике. Она безразлична ко всему, что происходит за этими серыми стенами. Если бы она услышала о сегодняшнем заседании с профсоюзным комитетом, то искренне удивилась бы: «А почему ты, папа, против?» Она никогда не смогла бы понять, что восемьдесят машин в разобранном виде приносят ему больший доход, те же восемьдесят машин в собранном виде, производящие нити. Господи, ведь это так просто! Однажды он попытался рассказать ей о плантаторах, которые бросают кофе в море, но она с досадой пожала плечами.

— Но это же свинство, папа. Это бесчеловечно.

Он снова вспомнил о заседании. Поднес руку ко лбу. Иногда, так же как и сейчас ему становилось стыдно своих мыслей. В сущности кто мои противники? Хорват, Герасим… члены уездного комитета партии? Бэрбуц или Суру? Людишки, выброшенные на поверхность войной, которые всячески пытаются укрепить свой шаткий постамент. Сравнить только, что они собой представляют и что они говорят. Становится смешно! Один — ткач, другой — слесарь, а считают себя творцами истории! Много раз он старался вообразить себе, что они сказали бы, если бы он поведал им историю Вольманов.

Бильман долго осматривался вокруг, как будто хотел привыкнуть к этому кабинету, к своему собственному кабинету. С некоторых пор он стал казаться ему чужим, иногда он даже, ненавидел его за безысходное одиночество, за странные и противоречивые мысли, за все, на что кабинет обрекал его. В сущности, Вольман не был человеком, который слишком много размышляет, он был человеком цифр, статистики, он читал и расшифровывал счета с тем же удовольствием, с каким листал страницы детективного романа.

Он брезгливо махнул рукой и вытащил из ящика письменного стола книгу в яркой обложке: «Шериф из Сьерра-Невады». Он пристрастился к детективным романам еще с войны. Однажды, зайдя в комнату Вальтера, он обнаружил на его тумбочке два тома Макса Бранда. Всю ночь он не мог выпустить книгу из рук. Очарование чего-то неизведанного, экзотического, покрытых облаками гор, сверхчеловеческое мужество Сэма Дугласа, ковбоя-певца, полная противоречий любовь Леоноры, дочери старого фермера, пленили его. Однако дома он не мог читать такие книги. Клара никогда не простила бы ему этого. Поэтому он тайком приносил книги на фабрику, запирался в конторе, чтобы его не беспокоили, и проглатывал одну-две книжки в день. Он быстренько перелистывал описания природы, его интересовали только «сильные» моменты. Через несколько месяцев он уже старался угадать бандита с первой страницы. Вначале, закрыв книгу, Вольман испытывал угрызения совести, тогда он брал из библиотеки Клары «Деньги» Золя, но ему удавалось прочесть всего несколько страниц: эти прославленные романы были убийственно монотонны. Теперь он уже не раздумывал: ящики его письменного стола были полны книг в желтых обложках из коллекции «Ле Маек» и «Л’Енпрэнт». А так как с некоторых пор нельзя было достать романов на французском языке, приходилось довольствоваться изданиями Иг. Херца. Он как раз принялся листать «Шерифа из Сьерра-Невады», когда послышался стук в дверь и вошла секретарша.