Франчиск Мунтяну - Статуи никогда не смеются

Хорват взвел курок и направил карабин на дверь. Раздались четыре коротких удара.

Вику сразу спросил об учителе.

— Да. Пришел за несколько минут до вас.

— Господин учитель, — обратился к нему Вику, вытаскивая из кармана фотографию, — вам знакома эта фотография?..

Ружа отпрянул назад.

— Это моя фотография…

— Скажи, Хорват, кто такой Томеску?

— Бывший комиссар полиции…

Вику протянул Руже фотографию.

— Это твой почерк?

— Да что случилось? — спросил Хорват, — который ничего не понимал.

— Он предатель, — коротко объяснил ему Вику. — Вот, почитай.

Хорват прочел те несколько слов, которые были написаны на обороте фотографии. Вику вынул из кармана пистолет. Ружа отступил еще на несколько шагов и остановился около органа. Он ударил ладонями по клавишам, но глухой, словно с того света, звук еще больше испугал его.

— Нет, нет… — он закрыл глаза руками.

Вику поднял револьвер и вопросительно посмотрел на Хорвата. Тот кивнул головой. Герасим тоже кивнул утвердительно, затем и Бэрбуц сказал тихо: «Да».

Вику выстрелил дважды. Учитель упал поперек органа, ноги у него подкосились, и он соскользнул вниз, к педалям инструмента.

Василикэ Балш коротко вскрикнул и прижался к стене.

После небольшого совещания Вику вышел в сопровождении Ливии, она несла под мышкой пакет.

Когда шаги их стихли, Герасим подскочил к Хорвату:

— Зачем ты отпустил с ним девушку? По какому праву ты разрешил ей идти?

— Не ори как сумасшедший… «По какому праву»… Во-первых, если бы с Вику пошел мужчина, это было бы куда подозрительней. Во-вторых, она проводит его только до моста. В-третьих, она пошла добровольно. И в-четвертых… какое значение имеет, мужчина это или женщина?.. Не беспокойся, наша задача будет нисколько не легче…

До рассвета они успели устроить на чердаке несколько постов наблюдения, с которых им была видна вся главная улица. Василикэ Балш, проснувшись, следил за ними с некоторым страхом. Он несколько раз пытался удрать, наконец Хорват пригрозил, что выстрелит в него, если он еще хоть раз подойдет к двери.

— Но я хочу есть.

— И я тоже, — ответил ему Хорват. — Ложись и спи. Когда спишь, есть не хочется.

Потом, осмотрев его повнимательней, он увидел на нем желтые туфли с острыми носами, такие, как были на примаре. Он спросил его:

— Откуда у тебя эти туфли?

— Одолжил один человек. Он лежал ничком перед примарией. Он был мертв. Ему все равно туфли были ни к чему. Не правда ли?.. Если они тебе нравятся, я могу подарить их. Скажи, ты — главный?

— Как это главный?

— Ну, главный над этими ребятами, — показал он на Албу и Герасима. — По тому, как ты ведешь себя, мне кажется, что ты новичок. Не надо бы вам оставаться всем вместе. Самое лучшее разойтись. Что вы сработали?

Хорват мало что понял из слов Балша. Он подозрительно посмотрел на него.

Балш продолжал:

— Знаю. Вы были в Румынском банке. Не следовало убивать сторожа. Ведь сейчас осадное положение. Если вас схватят, расстреляют на месте. Почему ты и меня хочешь утопить? Отпусти меня.

— Не отпущу, болтлив ты очень.

— Я? Видно, ты обо мне не слышал… Я — Василикэ Балш, другого такого не встретишь! Не первый день занимаюсь своим ремеслом. Отпусти меня.

— Нет. Стой… А ну, быстро… Иди к этим вот хоругвям. При первом же движении стреляю. Ложись!

До обеда ничего не произошло. Немецкий комендант решил устроить парад перед примарией. Сверху, с чердака собора, можно было следить за всеми приготовлениями.

— Скоро и мы начнем действовать, — сказал Хорват, который наблюдал за улицей через дыру в крыше, там, где черепица была немного приподнята. — Берегите патроны!

— Тебе не кажется, — спросил Герасим, — что было бы лучше немножко подождать?

— Зачем?

— Посмотрим, что будет…

— Тебе страшно?

— Нет, не страшно! Я просто подумал, что обидно умереть так глупо. От живых больше пользы, чем от мертвых, даже если нам пожалуют прекрасный титул героев.

— Если ты боишься, можешь уйти.

— Я не боюсь, и я не позволю тебе так говорить со мной! Если ты считаешь, что это необходимо, тогда все в порядке. Вот это я и хотел тебе сказать.

Хорват посмотрел на Герасима, и ему захотелось его обнять. Он и сам раздумывал, правильно ли поступает, и решил, что правильно. Да к тому же у него не хватило бы сил сидеть сейчас дома, смотреть на Флорику, на их убогие кровати. Он страшился мысли, что Софика спросит его: «Почему дядя Руди больше не приходит?»