Самим Али - Проданная замуж

— Что ты еще выдумал? Что здесь забыл? Убирайся! — закричала мать.

Папа оглянулся и крикнул в ответ:

— Отстань, стерва!

Вот тогда мать велела нам бежать в спальню и сидеть там, а она вызовет полицию.

Все бросились вон из кухни. А я уходила медленно, оборачиваясь, чтобы посмотреть на папу. Приятной неожиданностью было открыть для себя эту сторону его характера. Это стало пробуждением, в котором я нуждалась, знаком, что мне следует сделать то же самое. То есть если отец смог это сделать, значит, я тоже смогу. Вот что помогло мне разбудить в себе смелость противостоять им всем.

Полицейские приехали и вызвали «скорую помощь». Мать сказала им, что папа вел себя так, потому что вовремя не принял лекарство, и что ему нужно сделать успокаивающий укол. Папа безропотно ушел с ними. Но во мне что-то изменилось, и отец стал причиной этих изменений, хотя даже не подозревал об этом.

Мать использовала приезд полиции, чтобы запугать Азмира.

— Если будешь плохо себя вести, приедет полиция и заберет тебя, — сказала она малышу. — Они запрут тебя одного в комнате без еды и питья и будут бить, если попытаешься сбежать. Так что будь всегда хорошим мальчиком и делай, что я тебе говорю.

Я жутко разозлилась на мать за эти слова, но уже поздно было что-то менять.

Еще больше я разозлилась, когда она велела Азмиру называть меня Баджи, то есть старшей сестрой, как мы с Меной называли Тару. Я сказала матери:

— Нет, это неправильно. Я его мать, поэтому он так и должен меня называть.

В ответ она стала кричать, что я слишком молода, чтобы быть матерью, что я выгляжу как девочка и она не хочет, чтобы ее новые друзья задавали неудобные вопросы. А вдруг кто-то решит, что я не должна иметь детей в таком возрасте и у меня заберут сына? Я неохотно согласилась, стыдясь того факта, что родила в четырнадцать лет, но когда матери не было в комнате, я учила Азмира называть меня мамой. Когда Азмир делал это при ней, она сурово переспрашивала:

— Как ты ее назвал?

Азмир, напуганный ее тоном, быстро говорил: «Баджи». Я получала хлесткий удар за неповиновение, но готова была платить эту маленькую цену, лишь бы слышать, как сын называет меня мамой.

Мне начал сниться сон. Каждый раз один и тот же. Я чувствовала себя очень одинокой и понимала, что нахожусь в комнате, где-то вверху, на чердаке, высоко над людьми, которых я знаю и могу услышать. Комната завалена стопками книг, а на множестве полок в стеклянных футлярах посверкивают в тусклом свете драгоценности. Кто-то — точно не знаю кто — говорит мне: «Давай, возьми себе что-нибудь, в этом нет ничего дурного». Я начинаю просматривать футляры, пока не нахожу то, что мне больше всего нравится. Это кулон, сильно потускневший, но сияние его красной с бриллиантовым блеском розы кажется мне прекрасным. Я тянусь за кулоном, но каждый раз просыпаюсь, не успев его коснуться. А потом лежу без сна, смотрю в потолок и думаю, что это может означать. Наутро я просыпаюсь недовольной, и меня какое-то время все раздражают.

Однако завоеванная независимость не избавила меня от старых проблем. Через несколько месяцев после покупки хозяйственного магазина Манц купил еще один, продуктовый, на той же самой улице. Он велел матери прислать утром и меня вместе с Меной. Я отказалась: кто присмотрит за Азмиром? Я ни в коем случае не хотела оставлять его с матерью.

— Я не хочу бесплатно на тебя работать, — сказала я. — Я и так из-за своих домашних обязанностей превратилась в рабыню, а теперь ты ждешь, чтобы я еще и в твоем магазине убивалась?

Вот так побои Манца, долгое время казавшиеся чем-то давно забытым, что имело место только до поездки в Пакистан, я снова испытала на себе. Я, вся в синяках, валялась на полу, а Манц, возвышаясь надо мной, орал:

— Ты будешь помогать в магазине! Мама присмотрит за твоим придурковатым сынком, кроме того, есть Танвир.

И я осознала, что у меня нет выбора.

До этого момента каждое утро было радостью: просыпаться, чтобы обнять сына, увидеть, как открываются его глазки, и начать день вместе с ним. Мы завтракали, и я бралась за работу по дому, а малыш в это время играл у моих ног. На следующее утро я встала и собралась, не успел Азмир еще и пошевелиться. А когда Манц посигналил из машины, ожидая, что мы с Меной тут же к нему выбежим, я быстро поцеловала сына в лоб и выскочила из комнаты, чтобы не разрыдаться над ним.

Манц припарковал автомобиль на боковой улице, а не на загруженной транспортом центральной. Магазины выстроились по обе стороны улицы, и Манц повел нас в один из них — в свою хозяйственную лавку. Мена взяла у него ключи, молча открыла дверь и вошла в помещение.