Джон Апдайк - Рассказы о Маплах

— Жизнь со мной тоже вгоняла тебя в депрессию, — сказал он Джоан. Снова один из лозунгов.

— Знаю и не обвиняю тебя. Я не требую, чтобы ты что-то сделал, просто хочу, чтобы…

— Что? — Он переминался на ноющих ногах, поглядывая на часы. Он торопился на встречу.

— Чтобы понял!

— Если я еще что-то пойму, то это кончится полным параличом, — сознался он. — Чем, кроме возвращения, я могу тебе помочь?

— Это не поможет, об этом я не прошу.

Он не верил ей, но от одной вероятности того, что она говорит искренне, у него алчно подпрыгнуло сердце — так подпрыгивает рыбешка, ловящая брошенный в аквариум корм. Только у этого корма был горький вкус.

— Тогда чего бы тебе хотелось, милая? — Он сразу пожалел, что назвал ее «милой». Как он ни пытался слить воедино, вытянуть в одну струну все свои измены, они упрямо множились и ветвились.

— Чтобы ты понял, каково мне.

— Если бы я лучше понимал, каково тебе, то мы, вероятно, к этому не пришли бы. Но мы пришли. Теперь дай этому совершиться. Так ты только терзаешь всех, начиная с самой себя. У тебя есть здоровье, дети, деньги, дом, друзья — всё, кроме меня. Вместо меня у тебя свобода и достоинство, которых ты не имела раньше. Скажи, что я делаю не так! — взмолился он.

Эти его слова вызвали у нее смех, похожий на кудахтанье; он вдруг смекнул, что своей неподвижной позой она сильно смахивает на курицу-наседку.

Он уже опаздывал, и Джоан это знала. Ему было пора бежать.

— У тебя впереди еще долгая жизнь, — продолжил он. — Тебе грешно говорить о смерти. Зачем все это тянуть? Мне это отвратительно. Хватит мазать меня клеем. Я прихожу сюда видеться с детьми, а не чувствовать себя по твоей милости виноватым.

Она наконец подняла глаза.

— С таким же успехом можно возложить вину на… — Оба ждали, какое сравнение она выберет. — На ножку кровати! — заявила она, назвав ближайший к себе предмет, и оба рассмеялись.

Они всегда были удачливой парой. Когда они решили, наконец, расстаться, им опять повезло: пуританское сообщество, в котором они жили, приняло новую поправку к своему трещащему по швам, перегруженному своду законов о разводе — об «ответственности без вины». В ней говорилось о совместном письменном показании под присягой: «Нижеозначенные Ричард Ф. и Джоан Р. Мапл клянутся, зная, что лжесвидетельство карается по закону, что их брак непоправимо распался». Когда Ричард читал этот документ в своей бостонской квартире, текст почему-то казался ему таким торжественным, что он представлял себе, как они с Джоан рука об руку прибегают на вечеринку, где ливрейный привратник провозглашает их имена, после чего их осыпают конфетти и поливают шампанским. За долгие годы брака они побывали на множестве вечеринок и на каждой испытывали подъем, надеялись на новую удачу.

К аффидевиту прилагались устрашающие финансовые бланки и требование копии свидетельства о браке. Они успели пожить и в Нью-Йорке, и в Лондоне, на островах и на фермах, однажды летом даже в бревенчатой хижине, тем не менее их брак был заключен в нескольких остановках метро от того места, где теперь стоял с почтой в руках Ричард. Со дня бракосочетания он ни разу не бывал в кембриджской ратуше. Тогда родители доставили его из отеля в Коннектикуте, где все они ночевали, приехав из Западной Виргинии; чтобы не опоздать, пришлось встать в шесть утра, поэтому он почти всю дорогу ехал, накрыв голову пальто в надежде еще поспать. Он вспоминал себя теперь, как какое-то морское существо без костей, прятавшееся под своим медузоподобным пальто: иногда существо с чувством безнадежности высовывалось наружу и видело согретое солнышком извилистое побережье. Было туманное июньское утро. Когда ближе к полудню они добрались до Кембриджа и притащились с сундуками свадебной одежды к квартире Джоан на Эйвон-стрит, невеста принимала ванну. Ричард не помнил, кто тогда находился в квартире, кроме нее; его воспоминания о том дне были отрывистыми, более или менее отчетливые картинки терялись на общем неразличимом фоне. Неба и облаков не было, был только туман и не отбрасывающий теней солнечный свет на кирпичах Брэттл-стрит, белые шпили Гарварда, здоровенные прокаленные жарой автомобили. Ему был двадцать один год, президентом являлся Эйзенхауэр, невеста находилась за дверью и запрещала ему заходить, поскольку увидеть ее было бы плохой приметой. Кто-то хихикал и плескался вместе с ней. Кто? Сестра? Мать? Ричард привалился к двери ванной, слыша на лестнице позади себя возню своих родителей, пыхтевших, но не перестававших переговариваться. Он представлял Джоан в ванной: розовые пальчики ног, прилипшие к шее волосы, скользкие груди в мыльной пене. На этом эпизод завершался, начинался следующий: как они с Джоан увязли в полуденной автомобильной каше на Сентрал-сквер. На ней было выгоревшее летнее платье, он старался не смотреть на нее до церемонии, чтобы не сбылась дурная примета. Вряд ли другие женихи тоже ехали на свою свадьбу, укутав голову в пальто, как дети, прячущиеся от грозы. Держась за руки, малютки, словно Гензель и Гретель, — такой он видел эту парочку сейчас, — они вбежали по нескончаемой лестнице под пышные бурые своды и исчезли.