Паскаль Брюкнер - Похитители красоты

Стейнер сел рядом со мной на табурет; губы его шевелились у самого моего рта. Свет от лампы падал на его макушку, и корни волос казались розовыми. Такая гуща, такой каскад белых и серебристых прядей ниспадал с его головы, что у меня защемило сердце. Мои-то волосы даже в двадцать лет были и тоньше, и реже.

- Это, Бенжамен, стонет вон та женщина. Она заперта в нескольких метрах отсюда.

Дыхание его стало прерывистым. Он откинул назад свою шевелюру, и мне бросились в глаза толстые, похожие на колючки волоски, торчавшие из ушей. Прошло некоторое время, прежде чем информация дошла до моего сознания.

- Здесь поблизости заперта женщина?

- А вы знаете почему? Хотя бы догадываетесь?

Его правое веко подергивалось, какое-то лихорадочное возбуждение овладело им. Нос морщился от нервного тика. Он сжал кулаки и опустил глаза, как будто то, что он собирался мне поведать, не могло быть сказано лицом к лицу.

- На этой женщине лежит вина... У меня вдруг защипало в горле. Я не смел переспросить.

- Повторяю: вина, и я сказал бы даже, тяжкая вина!

Он встал, прихватив табурет, вышел из освещенного круга, выключил видео. Теперь я не видел его лица. Только слышал дыхание да негромкое гудение приборов. Его бестелесный голос тревожил меня, он витал, точно дух. Мне необходимо было пресечь эти излияния, уже тогда я предчувствовал: если выслушаю - окажусь в его руках.

- Во-первых, да будет вам известно, господин проныра, что мы находимся на перевале между Швейцарией и Францией. В пятистах метрах граница. В войну эта мыза с сорок первого года служила базой Сопротивления. Партизаны Франш-Конте использовали особенности этой местности - земля здесь мягкая, как сыр, - прорыв целую сеть катакомб, где скрывались беженцы и хранилось оружие. Один подземный ход вел в Швейцарию, но он был закончен только к осени сорок четвертого, как раз когда войска союзников освобождали департамент. Ни немцы, ни полиция так его и не обнаружили, хотя получили не один донос. В то время вход в него был замаскирован и открывался с помощью хитроумного устройства. А тогдашний хозяин мызы, член голлистской сети Сопротивления, слыл сочувствующим правительству Виши, так что был вне подозрений. Я рассказываю вам все это, потому что сам провел здесь целую зиму, когда мне было шесть лет. Мой отец, коммунист, руководитель ячейки Сопротивления, прятал нас в этом подвале - мою мать, сестер и меня, - а потом переправил в Швейцарию, где мы жили до конца войны. От тех долгих недель взаперти у меня на всю жизнь осталась боязнь темноты. У нас тогда были только свечи, которые больше коптили, чем светили. Я изо всех своих силенок помогал, когда ставили крепь, таскал мешки с камнями, доски, приносил еду. За эти месяцы в подполье я многому научился: маскировать выкопанную землю, рыть ходы, укреплять своды. Я, конечно, был совсем мал, но такие вещи не забываются. Эти навыки сослужили мне службу, когда я семь лет назад разыскал этот полуразвалившийся дом, купил его у одной семьи из Нешателя, которой он достался по наследству, и привел в порядок. Почти все катакомбы обвалились. Мы с Рай-моном, ценой почти двух лет изнурительного труда в строжайшей тайне, расчистили восемьдесят метров подземного хода. А еще вырыли два тайника в конце коридора и эту нишу, которая стала моим кабинетом.

Мне показалось, что сейчас уместно будет его перебить, и я встал.

- Прошу прощения, месье Стейнер, но я должен подняться к Элен!

- Сядьте на место!

Он произнес это таким тоном, что я понял: спорить бесполезно. В сумраке я скорее угадывал, чем видел очертания его внушительной фигуры. А ну как он бросится на меня и прихлопнет, точно муху?

- Я буду краток, обещаю вам. Позвольте все же вернуться немного назад, я попрошу у вас еще буквально несколько минут внимания. Как вы уже знаете, я юрист, адвокат; профессия доходная, и благодаря ей я сошелся с состоятельными людьми. Я живу в достатке, на иждивении никого не имею. Но работой своей я всегда занимался лишь ради хлеба насущного, истинное мое призвание иное: я - странник по дорогам любви. Всю жизнь я менял женщин, как перчатки. Еще в студенческие годы меня называли революционером по женской части: действительно, бороться я предпочитал в постелях. Женился я приличия ради, и под этим надежным прикрытием пустился во все тяжкие. Лишь одно дело на свете я любил - тешить все новых и новых любовниц, у меня было одно чаяние в жизни - разжигать дивное пламя, тлеющее между ног сменявших друг друга партнерш. Одна только мысль, что я повстречаю красивую девушку, заставляла меня подниматься каждое утро. Жена на все закрывала глаза. Эта дура двадцать лет надеялась, что я переменюсь. В конце концов ее терпимость стала тяготить меня. Я задыхался в клетке супружества, совместное существование не давало простора для маневра. Более яркая, более насыщенная жизнь проходила мимо. Мы развелись. Я спешил жить, время поджимало.