Фернандо Вальехо - Богоматерь убийц

Тем, кто заходил с улицы, показывали альбом фотографий еще теплых покойников: крупный план, не хуже, чем в Голливуде. Если находился кто-то, похожий на пропавшего без вести, то посетителя вели в следующий зал — опознать все того же пропавшего без вести. Невидимка спокойно проследовал туда. Это было высокое, просторное помещение, где проводилось вскрытие: около тридцати столов, и на каждом — отбывающий в последний путь. На каждом, на каждом, на каждом, и почти везде — молодые. То есть те, кто недавно был молодым. Теперь это были трупы, инертная материя. Голые, разделанные, точно свиные туши, с удаленными мозгами — для анализа. В телах не осталось ничего, чем могли бы поживиться черви. Невидимка ясно осознал, что все эти сердца, почки, печенки, легкие будут свалены в одну яму. Здесь оставались — для узнавания и утешения тех, кто оделся в траур, а также в целях процветания похоронной индустрии, — пустые оболочки, наскоро и неумело зашитые на груди и на животе. У некоторых на ноге имелась бирка — свидетельство об опознании трупа. Однако не у всех: Колумбия никогда не проявляла последовательности в таких делах, она непоследовательна, непредсказуема, безрассудна, беспорядочна, бездумна‚ безумна… Человек-невидимка проводил смотр покойников. Три вещи в особенности бросились ему в глаза у трупов, лишенных сердца — оно могло бы однажды вновь ощутить в себе ненависть: голова (у некоторых — со взъерошенными волосами), избавленная от чувств, в том числе злобных; причинное место — бесполезное, свисающее с бесстыдным и дурацким видом, неспособное больше осеменять и причинять зло; ноги, которые никогда никого никуда не принесут. Затем он заметил, что над ногами одного из мертвецов возвышается еще одна нога, совсем маленькая, вздымающаяся вертикально, словно крест, — нога новорожденного, попавшего на разделочный стол. На мгновение невидимке показалось, что труп взрослого принадлежал матери ребенка, которой сделали кесарево сечение, потому что живот у трупа тоже был разворочен. Но нет — то был еще один мужчина, а ребенка положили сверху просто потому, что не оказалось свободного стола. Невидимка вспомнил про сочетания магических предметов, мечту сюрреалистов: зонтик на разделочном столе, например. Болваны, эти сюрреалисты! Они проходили по миру, честные и чистые, не понимая ничего ни в жизни, ни в сюрреализме. Несчастный сюрреализм разбился вдребезги о колумбийскую действительность.

А потом на одном из столов я увидел его — одно из неподвижных тел. Несовместимо с жизнью. Здесь лежал он, Вильмар, мой мальчик, мое единственное дитя. Я подошел ближе. Глаза его были открыты. Как ни старались, закрыть их не смогли, и теперь он глядел, не глядя, — прямо в вечность. Я заглянул на миг в эти зеленые глаза и увидел, как там, в глубокой пустоте, отразилось нескончаемое, немыслимое, невообразимое злодейство Бога.

К ноге был привязан акт опознания трупа. Я пробежал документ. Ничего особенного. Он ехал в набитом автобусе, в него выстрелили сквозь стекло с мотоцикла. Когда агент налоговой службы прибыл к автобусу, чтобы произвести опознание, то нашел только водителя: остальные пошли смотреть футбол, жрать, трахаться, рожать еще больше детей. Водитель ничего не видел и не слышал, он делал свое дело. В акте говорилось, что в кармане убитого нашли номер телефона — мой номер, и позвонили мне. Чтобы не наводить полицию на ложный след, заставив подозревать меня, я достал авторучку и густо замазал номер. Посмотрим, достаточно ли компетентны колумбийские криминалисты, чтобы прочесть тщательно зачеркнутые цифры.

Вначале оттенок, присущий трупам, навел человека-невидимку на мысль, что их замораживают. Оказалось, нет. Нет. Этот оттенок был окраской смерти, делающий всех похожими на раскрашенных деревянных святых, — только цвета были неяркими, от опалового до алебастрового. Замораживали только неопознанные трупы — их отправляли в холодильник голыми, подвешенными за крюки, словно свиные туши, на три месяца. И если после этого срока покойник оставался невостребованным, его хоронили за счет государства. Вот вам колумбийское государство, проникнутое милосердием. Когда невидимка вышел оттуда, он досконально разбирался в этих делах. Последнее, что он увидел, — труп, ничком лежавший на столе: из головы на пол капала кровь, и там же, на полу, валялись брюки, рубашка, обувь, снятые с мертвеца. Прожужжала муха, прилетевшая на свежий запах Смерти.

Выходя, я миновал скопище живых мертвецов, ожидавших снаружи. Мне пришли на ум слова Евангелия — сколько живу на свете, ни разу ни от кого их не слышал: «Предоставь мертвым хоронить своих мертвецов». Окруженный живыми мертвецами, шагая непонятно куда, думая неизвестно о чем, я вышел на автостраду. Живые мертвецы болтали между собой. Над автострадой высился пешеходный мостик. Я поднялся по ступенькам. Подо мной проносились разъяренные машины, сбитые в плотную кучу, управляемые идиотами, верившими, будто они живые, — но я знал, что это не так. Грифы, цари Медельина, парили над городом в чистом небе, делая плавные круги, — все уже и уже, все ниже и ниже. Именно так они снижаются — осторожно, постепенно, направляясь к своей законной добыче, в то время как чистюля-человек хочет отдать ее могильным червям! По-моему, лучше быть брошенным великолепной птице, бороздящей небесный простор, чем удушливому червяку. Ладно, сказал я себе… Я спустился с мостика и наткнулся на гигантскую постройку, незнакомую мне. То был междугородный автовокзал, где толпились живые мертвецы, мои земляки, торопливые, серьезные, озабоченные, словно спешили на встречу с президентом или министром, или еще с кем. Они садились в автобусы, вылезали из автобусов, нагруженные детьми и сумками, твердо зная, откуда прибыли и куда направляются. Я не знал ничего такого и не тащил с собой ничего. Несчастные существа, вырванные зачем-то из пустоты и вброшенные в водоворот времени. Лишь на несколько безумных, тупых мгновений… Что ж, парсеро, здесь мы расстаемся. Спасибо за компанию, отправляйся своим путем, а я отправлюсь своим, в одном из этих автобусов — везите меня куда угодно.