Мариам Юзефовская - Разлад

Он вспомнил приморский пыльный городишко. Летнюю преддипломную практику. С утра до обеда бил баклуши на маленьком полукустарном заводишке. И после – долгий знойный день. Теплые томящие вечера с пиликающим стрекотанием цикад. Ранним утром просыпался от заунывного страстного воркования диких голубей. Бежал с тонким общежитским полотенцем на пляж. Ложился на холодную крупную гальку. Это лето было для него наполнено тревожным ожиданием. Чего ждал, и сам не мог понять. Но что-то мучило, отравляло бездумную радость. До этого никогда не видел ни моря, ни пальм. Ни этой броской показной яркости юга, где все кажется приезжему человеку не настоящим, а театральным, рисованным. Конечно, восхищаются, ахают. А в душе через неделю начинают тосковать по своему перелеску. По лопухам, что притаились у забора. По зарослям крапивы и чертополоха.

«Может быть, и со мной такое же?» – думал Илья, лениво листая страницы. Все свободное время проводил у моря. Читал в какой-то полудреме, машинально глотая страницу за страницей. Что тоскует по Ирине, не позволял себе и думать. Да и ничего, в сущности, между ними не было в ту пору. Две-три встречи в читальном зале. Сумбурная студенческая вечеринка перед отъездом. Конечно, лукавил сам с собой. Было главное. О чем не мог вспоминать без волненья. Полуночное сиденье в какой-то парадной на широком мраморном подоконнике. Поцелуи взахлеб, до одури. От одной мысли об этом губы его наливались жаром. Кровь начинала биться в висках резко, толчками. И было еще одно. Потаенное. Во что боялся поверить. Ее шепот: «Хочешь, приеду к тебе?» Язвительно надсмехался над собой. Окорачивал: «Очень ты ей нужен. Сказала и позабыла. Небось сейчас с этим долговязым крутит». Был в ту пору и долговязый тонкошеий тип, который ходил за Ириной по пятам. «Гусак» — окрестил его про себя Илья.

В тот день он почему-то остался один в общежитии. Было душно. Где-то зрела гроза. Уже слышалось далекое громыханье. Он прилег на койку. Задремал, истомленный дневной жарой. Когда увидел перед собой Ирину – в первую минуту подумал – сон. С этого мгновенья все закружилось и понеслось, как в детской карусели. Две недели слились в какой-то горячечный бред. Ночью они гуляли по тихому, спящему городку. Сломленные усталостью, дремали на скамейке, тесно прижавшись друг к другу. Иногда их охватывал дикий голод. Они подходили к хлебному магазину. Ровно в час подъезжал фургон. Веселый бородатый шофер кидал им горячий батон. Обычно пристраивались на скамье, стоящей у самого мола. Он сажал Ирину к себе на колени. И, отщипывая маленькие упругие кусочки душистого хлеба, вкладывал их в ее жаркий, жадный рот. Каждое прикосновение к влажным мягким губам пронзало его тело какой-то щемящей, сладкой дрожью. Случалось, не сдержавшись, он впивался в этот узкий, ненасытный рот. И тогда запах хлеба мешался с запахом любви. Когда выныривал из темного омута, который поглощал в себе все запахи и звуки, то казалось – родился заново. В уши врывался шорох гальки, монотонное бормотание волн. Узкие, деревянные рейки скамьи остро пахли морем и водорослями. В то лето словно ошалел от счастья. Все ему нравилось в ней, все: и то, что чуть широковата в кости, и маленькая родинка на мочке уха. Но ведь уже и тогда было это бесцельное хождение по магазинам, базарам, лавочкам. Ощупывание ненужных вещей, приценивание, примеривание. Вначале веселился вместе с ней. После первой недели, когда влез в непомерный для его кармана долг, стал внутренне корчиться, страдать. Но все это казалось пылинкой, мелочью, сором – смел, и следа не осталось. О родителях и семьях своих говорили мало, вскользь. Он по своей всегдашней замкнутости. Она из чувства оскорбленного самолюбия. В ту пору служебная карьера Антона Петровича как-то резко пошатнулась. Пошла на убыль. Конечно, после выровнялась. Поднялся. Но что было, то было. Из песни слов не выкинешь. А вообще жизнь представлялась обоим простой и ясной. Твердо было решено пожениться сразу же по возвращении домой. Конечно, будут неувязки с жильем, деньгами на первых порах. Но Илью это тогда не очень тревожило: «Все это временно, преходяще. Через полгода диплом у меня будет в кармане. И покатим мы с тобой по распределению». Она счастливо улыбалась. Целовала его в ямку у шеи, ласкалась и шептала расслабленно, нежно: «Ты у меня быстро пойдешь в гору. Я знаю – всех за пояс заткнешь. Такие, как ты, в инженерах не засиживаются». С чего это она тогда взяла? Ну, конечно, все пять лет был отличником, работал на кафедре. И еще студентом получил первое авторское. Вокруг этого устроили много шума, трескотни. По сию пору стыдно вспоминать. Но разве это определяет успех в жизни. Он, недотепа эдакий, забавлялся, дурачился: «Не успеешь глазом моргнуть, как станешь женой главного инженера». И смеялся от души. До слез, до колик, до икоты. Она затаенно улыбалась в ответ: «Дурачок ты мой, простачок. Увидишь. Все у нас с тобой будет – все. И машина, и дом. И дача».