Эмиль Золя - Жерминаль (Перевод Н Немчиновой)

- Убирайся! - повторил Этьен. - Уходи, а не то прикончу тебя.

Шаваль поднялся, вытер тыльной стороной руки кровь, все еще лившуюся из носа по подбородку, и, ничего не видя заплывшим глазом, еле волоча ноги, поплелся к выходу в бешенстве от своего поражения. Катрин машинально последовала за ним. Тогда он выпрямился во весь рост, разразился потоком грязной ругани.

- Ну нет! Нет! Раз ты его выбрала, так и спи с ним, шлюха поганая! И чтоб твоей ноги у меня не было, если хочешь жива быть!

И он вышел, громко хлопнув дверью. В жарко натопленной комнате опять стало тихо, слышно было только легкое гудение огня в камине. На полу валялся опрокинутый стул; песок, покрывавший каменные плитки пола, впитывал капли крови, дождем окропившей его.

IV

Выйдя от Раснера, Этьен и Катрин долго шли молча. На дворе начиналась оттепель, а все же было холодно; грязный снег, потемневший от промозглой сырости, еще не таял. В белесом небе сквозь большие облака тусклым пятном проглядывала полная луна; черные обрывки туч неслись с бешеной быстротой, гонимые ветром, бушевавшим в высоте; а на земле стояла полная тишина, слышны были только звуки капели да с глухим, мягким стуком падали с крыш белые комья снега. Этьен был полон тяжелого смятения и не знал, что сказать женщине, которую любовник отдал ему. Мелькнула было мысль увести ее в Рекильяр и спрятать в своем тайнике, но он счел это нелепостью. Он предложил Катрин отвести ее в поселок к родителям, - она отказалась, и в голосе ее слышался ужас. Нет, нет, что угодно, но только не это! Разве она может просить у них помощи, после того как бессовестно покинула их! Оба умолкли и, не проронив ни слова, шли куда глаза глядят по дорогам, обратившимся в реки жидкой грязи. Сначала спустились к Воре, потом свернули вправо, на тропинку, пролегавшую между терриконом и каналом.

- Надо же тебе где-то переночевать, - сказал наконец Этьен. - Будь у меня комната, я бы, конечно, повел тебя туда...

И вдруг в приливе какой-то странной робости оборвал свою речь. Вспомнилось прошлое: грубое вожделение и душевная борьба, стыдливость, помешавшая их сближению. Быть может, его все еще влечет к ней; а иначе почему же он так взволнован и в сердце как будто вновь зажглось желание? Мысль о пощечинах, которыми она наградила его в Гастон-Мари, теперь не только не вызывала в нем злобы, но возбуждала его. И опять он поймал себя на мысли, что было бы так просто, так естественно увести ее с собой в Рекильяр. Там он мог бы обладать ею.

- Ну вот... Скажи, куда мне тебя отвести? Значит, ты очень меня ненавидишь, раз отказываешься сойтись со мной?

Катрин медленно брела позади него, отставала, поскользнувшись в деревянных своих сабо, увязала в рытвинах. В ответ на слова Этьеиа она тихо сказала, не поднимая головы:

- И так мне тяжко, господи боже мой! Не прибавляй хоть ты горя! Ну зачем ты это просишь? Ведь у меня теперь любовник, да и у тебя есть женщина.

Она имела в виду Мукетту, думая, что Этьен живет с ней, - такие слухи ходили в последние две недели. А когда Этьен поклялся, что это неправда, она покачала головой, вспомнив тот вечер, когда видела, как он целовался с Мукеттой около Рекильярской шахты.

Этьен остановился.

- И к чему нам все эти глупости? - сказал он вполголоса. - Такая обида! Ведь мы с тобой жили бы душа в душу!

Чуть вздрогнув, она ответила:

- Полно, не жалей! Немного ты потерял. Если б ты знал, какая я хилая да тощая! Будто кость обглоданная. Да еще и чудная какая-то уродилась! Видно, мне никогда не стать настоящей женщиной!

И она не стесняясь рассказала о своем состоянии, обвиняя себя, словно за какой-то проступок, в том, что так долго не достигает зрелости, хотя у нее уже есть любовник. Это запоздалое развитие казалось ей унизительным, делало ее какой-то девчонкой. А ведь гулять с парнем простительно, только когда можешь родить от него ребенка.

- Бедненькая ты моя! - прошептал Этьен, охваченный глубокой жалостью.

Они стояли у подножия террикона в тени, падавшей от его громады. Черная туча затянула в эту минуту луну, темнота скрыла лица обоих, дыхание их смешалось, губы искали друг друга в жажде поцелуя, томившей их долгие месяцы. И вдруг из-за туч снова выплыла луна, они увидели вверху кручу, залитую белым сиянием, и застывшую, вытянувшуюся в струнку фигуру часового, поставленного у Ворейской шахты. Так они и не обменялись поцелуем стыдливость удержала их, прежняя стыдливость, в которой были и гнев, и какое-то смутное отвращение, и глубокое дружеское чувство. Они тяжелым шагом двинулись дальше, по щиколотку утопая в грязи.