Борис Иванов - Сочинения. Том 1. Жатва жертв

— Самое опасное, — начинает Чугунов издалека, — глупость. Глупость вредит дураку, но она опасна и для окружающих…

Летчики начинают улыбаться. Они, наверно, уже хорошо знают Свиридова, и не чувствуется, что его горячо любят. Чугунов еще надеется, что ему не понадобится продолжать речь.

— Не можете ответить! — усмехнулся штурман.

На этот раз лицо Свиридова показалось Чугунову нехорошим. Чугунов зол, но продолжает улыбаться.

— Я, как лейтенант, не обязан отвечать на вопросы младшего лейтенанта, как младшему по званию.

Эскадрилья забыла про столовую, окружила оппонентов. Самоцветов, который, похоже, всегда все воспринимает серьезно, добавляет:

— А что! Лейтенант, к вашему сведению, может держать младшего лейтенанта по стойке «смирно» сколько захочет.

— Это я в другой раз. А сейчас, как старший по званию, я считаю своим долгом передавать младшим свой опыт. Так вот, товарищ младший лейтенант, нужно знать диалектику. Поняли, где ответ нужно искать?

— Диалектика! Понял!!! — кричит Аганесов, у которого симпатия к Чугунову перешла в восторг. Он сильно ударяет Свиридова по плечу. Штурман обиженно бубнит: «За кого вы меня, лейтенант, принимаете».

Ого, отмечает про себя Чугунов, напугал стратега.

— Некоторые думают так: «диалектика — наука» — и аминь. Для чего нужна диалектика? Вот Мельников нам скажет. — Мельников, парень с чубом, отмахивается и загораживается другими.

— Давай, давай сам! — кричит Аганесов.

— Так вот, диалектика нам нужна только в одном случае. Когда в голове у нас одно соображение, как бы порубать, это не диалектика. И когда четыре «мессера» сбивают один «ТБ», ее здесь тоже нет. Диалектика нужна, Свиридов, когда перед тобой сложное явление. Понял?

— Сложное явление! — торжественно поднял палец перед носом Свиридова Аганесов.

— А война — явление сложное. И почему мы отступаем, и почему нас крошат на аэродромах и гибнут летчики, а среди них такие летчики! — мы же в это время ведем разговоры о том да о сем, — тоже диалектика. Если бы нам сейчас дали две тысячи «Петляковых» и три тысячи «лаггов», немцев на Днепре не было бы. Но, когда мы получим эти тысячи, может получиться так, что не останется ни одного стоящего летчика. Я знаю, как трудно произвести на свет хорошего летуна.

— Так вы что, предлагаете не летать?

— А почему, Свиридов, я начал с тезиса о дураках?..

Эскадрилья хохочет, смеются и те, кто мало что понял, разве то, что штурману крепко надрали уши. Чугунов взял оппонента под локоть и повлек в столовую.

Столовая выглядит, как в старые мирные времена: на столиках белые скатерти и графины, каждому ложка и вилка. Официантка — Надя, на ней передничек и кокошник, как из приличного ресторана. Надя ставит на край стола поднос с тарелками. На маленьком подвижном личике блестят карие глаза. Еще до вылета на фронт он придумал ей прозвище — Доброе Утро.

— Товарищ лейтенант, где вы пропадали? Я несколько раз у капитана спрашивала.

— А что, интересно, Махонин отвечал Доброму Утру?

— Выполняет задание.

— Могу доложить, — Чугунов прикладывает палец к виску, — задание выполнено.

— Вы могли бы ко мне относиться серьезнее.

— Ах, Надя, что поделать — у нас вся семья была веселой.

Чугунов исчерпал свои способности вести светский разговор. Он думает о Насте, которой обещал каждую неделю сообщать, хотя бы «жив-здоров», но так ни одного письма ей не отправил; о том, что только у авиаторов такие перепады: только что был в пекле войны, за тобой охотились, как за зайцем, и вот — занавесочки на окнах, вилка слева, ложка справа, и жизнь обычная, похожая на игру, в которой никто не проигрывает.

Входят и садятся за своим столиком начальник штаба Стенин и заместитель командира по технической части. Летчики отряжают к начальству штурмана Галкина, о котором Чугунов лишь слышал, что за день до начала войны от него ушла жена. Галкин возвращается — новостей нет. Чугунов перекладывает в тарелке лапшу с места на место. В гуле речей слышит свои слова «воевать не умеем», «у немцев учиться надо», «так раздеть штурмана»… Чужая беззаботность перебивает тревожные мысли. Будто кто-то в уши шепчет: радуйся, радуйся, пока жив и здоров, потому что день солнечный, потому что нравишься вот этой Наде, еще можешь людей завести — вон как шумят! Но Чугунов сегодня не может сказать ни себе, ни другим ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО, как на заволжском аэродроме.

Жизнь прошла безалаберно. Такого старого лейтенанта, наверно, в воздушных силах больше не найти. И не нужно было обижаться на прозвище «Агрегат», которое привязалось к нему в училище. Он агрегат и есть. И все же от себя никогда не откажется.