Иржина Троянова - Яна и Ян

Перед палатками около танкодрома новички чистят ботинки. На брезент палаток падают листья с кленов, от реки надвигается туман. Ребята вычищают грязь из подошвы ботинок, выковыривают каждую песчинку, потом мажут ботинки гуталином и надраивают их до блеска. Чувствуется школа прапорщика Фиалы.

— Ребятки! — кричит им Вашек. — Поменяйте шнурки на теплые, чтобы не простудиться и не огорчить своих мамочек. В танке дует по ногам.

Головы новобранцев поднимаются от ботинок, некоторые из них улыбаются. Весьма почтительно. А как же иначе, ведь мы теперь старослужащие!

Но один из них отпускает по нашему адресу крепкие словечки, причем смотрит, хитрец этакий, совсем в другую сторону. От того, как он чистит ботинки, Фиала, наверное, упал бы в обморок (еще не раз упадет!). Он плюнул на них, размазал грязь, потом вытер рукавом. Закинув руки за голову, молодой солдат запел невероятно сильным, красивым голосом. А сам-то — колибри, посмотреть не на что. Как же ему подбирали обмундирование?

— Это тот самый Захариаш, — проговорил Пушкворец, видевший, как солдат проходил «конвейер».

Захариаш был спокоен вплоть до того момента, пока парикмахер Антош не коснулся ножницами его длинных локонов. Конечно, глядя на такую муху, невозможно себе представить, что держать его пришлось пятерым. А Антошу до сих пор варят манную кашу: у него оказалось выбито несколько зубов. А кто выбил-то? Подумать только — легковес, меньше сорока восьми килограммов!..

— Ты тоже буйствовал, когда тебя стригли? — поинтересовался Вашек у Пушкворца.

— Я лишь беззвучно плакал, — пояснил мой воспитанник, теперь отличник боевой и политической подготовки. — Я тогда очень перепугался.

— Все мы были такие, — заметил Лацо. — Я помню, как наш уважаемый Ян отдал честь командиру взвода в трусах… А теперь мы с Фиалой, который когда-то уверял, что из нас, бездельников и маменьких сынков, никогда настоящих солдат не получится, живем душа в душу… А помните, как Пушкворец упал в обморок около тренировочного бассейна?

— Этот бассейн наводит ужас только на несовершеннолетних, — спокойно парировал Пушкворец.

Теперь все эти воспоминания стали уже историей. Но что бы я только не отдал, чтобы превратиться в прошлогоднего новобранца!

— «Ах, это время ветром унесло! — поет чемпион в наилегчайшем весе, как его окрестил Пушкворец. — Я голову на отсеченье дам, что не вернется оно к нам…»

Бывают такие моменты, когда мною овладевает мысль, что кто-то всевидящий и всезнающий режиссирует нашу жизнь. До мельчайших деталей, как поется в этой песенке. Вероятно, мой режиссер все время старается пакостить и вредить мне. Иначе со мной не случилось бы всего того, что случилось.

Когда в ту июльскую субботу, я ошалевший от счастья, — а ведь я избавился от большой неприятности — приехал в Прагу, Яны на вокзале не было. Помешать ей встретить меня могла только работа. И я с чемоданом направился прямо в магазин, купив по дороге цветы. Когда я входил, мне казалось, что сердце мое вот-вот выскочит из груди.

Но у прилавка стояла Дана. Широко раскрытыми глазами она посмотрела сначала на меня, потом на цветы и расплакалась:

— Вы… вы… ничего не знаете? Яна… Яна…

Я думал, что сойду с ума, пока добьюсь чего-нибудь от нее. Наконец она обрела дар речи:

— Яна выпила вчера какие-то порошки. Заведующий нашел ее без сознания и отвез на машине в больницу. Счастье, что он заехал в магазин из автосервиса, иначе все было бы кончено. Но Яна все равно в очень плохом состоянии…

В больнице меня к ней не пустили. Сказали, что положение серьезное, что ей необходим абсолютный покой. Дома у Яны никто не открывал.

Потом в коридор вышла квартирная хозяйка и сказала:

— Янина мама недавно уехала с Иркой к мужу. Такой удар! Вы не знаете, почему Яничка это сделала?

Она спрашивала меня! Я вернулся в магазин. Он уже закрылся, но я попробовал пройти через заднюю дверь. Мне открыл заведующий и холодно пригласил войти. Я остановился у двери, держа в руках чемодан и цветы: он не предложил мне сесть.

Вытащив из нагрудного кармана письмо, он спросил меня:

— Вы знаете, что в нем написано?

Я кивнул, узнав собственное письмо, которое переслал Яне с Мелишеком.

— Так зачем же вы сюда пришли? — поинтересовался он ледяным тоном. — Как вы осмелились?!

Я не понимал, в чем дело. В том письме я сообщал лишь о том, что приеду сегодня, что с нетерпением жду встречи и что мы сразу же поедем в отпуск к Лацо.