Петер Хандке - Уроки горы Сен-Виктуар [litres]

«Улица настоящего», по которой Зоргер и Эш продолжали свой путь, временами переходя на бег, вместе с многочисленными ночными бегунами, вдруг ожила и предстала перед ними как отдельная, самостоятельная местность, со своими странными углами, просветами, выступами, как бывает у старожилов, у которых образуется свой особый, строго очерченный кусок города: и действительно, во многих витринах были выставлены таблички, приглашавшие на «воскресный завтрак», словно именно эта улица, проходившая в самом центре громадного города, представляла собою излюбленное место отдыха на природе. С одной стороны, в конце каждой поперечной улицы, виднелся как будто улетавший в темноту парк, в глубине которого мерцали неровным светом макушки гранитных скал; с другой – светила, поднимаясь после каждого квартала немножко выше и все убывая, луна, которая постепенно – стало заметно холоднее – обесцветилась до белизны, потом осветила широкий двор, а на перекрестке, где оба путника остановились перед работающим всю ночь супермаркетом (как будто это было место, где нужно было уже прощаться), исчезла за стеною облаков, освещавшейся теперь только огнями города. И вот уже по асфальту побежали стайки легких теней, за которыми тут же следовали принадлежавшие им тела: крупные кристаллы снега с тихим шуршанием посыпались с ночного неба; и Эш сказал:

– Еще час назад я увидел бы в этих фигурах крыс.

Теперь они находились в обширной американской области, именуемой «Snowflurries» (ассоциирующейся с образом сельской холмистой местности со следами от телег и отдельными кольями частокола), и у них было время постоять вместе под снегопадом. Уже перевалило за полночь; но все вокруг, вся улица, от начала до конца, была наполнена людским движением; кое-кто уже сгребал снег с крыш автомобилей, чтобы поиграть в снежки.

Прямо рядом с ними какая-то женщина обняла мужчину, который в ответ, довольный, посмотрел на нее. Когда же мужчина, после короткого обмена репликами, захотел погладить женщину, она подалась назад и отвела голову. Тихонько что-то говоря ей, он предпринял еще одну попытку помириться и, преодолевая сопротивление ее окаменевшего тела, попытался привлечь ее к себе – потом вдруг махнул рукой и отвернулся. Его щеки сильно покраснели; и Зоргер, который только сейчас заметил, какие они молодые, невольно вспомнил лыжного инструктора, у которого в гробу было такое горькое разочарование на лице, и он вобрал в себя парня, чтобы поместить его в пространство бесконечно мерцающей снежной ночи, в исцеляющее пространство зимы, чтобы там вдохнуть в него новую жизнь.

Потом он заметил, что печальная пара, как в каком-нибудь гротеске, высмеивающем мир людей, возникла теперь внутри супермаркета, прямо у витрины, представ на сей раз в образе двух пожилых мужчин у кассы (сидящий за кассой – белый, стоящий перед ним – черный), которые смотрели теперь мимо друг друга, как будто между ними, помимо того очевидного и неприятного факта, что один из них был «продавцом», другой «покупателем», «белым» и «негром», произошло нечто еще более неприятное и приведшее к вспышке личной вражды: заставляющее потускнеть лицо, приводящее все чувства в смятение, жалкое непонимание – которого никто из них не хотел и которое делало их обоих одинаково несчастными.

Иначе, чем у той молодой пары на улице (где молодой человек с отвернувшимся лицом снова пытался робко пощекотать женщину), лица двух стариков в супермаркете покрывала глубокая бледность. Они не разговаривали; и почти не двигались (только негр судорожно теребил свой бумажный коричневый пакет). Оба застыли, опустив глаза с подрагивающими веками и даже не пытаясь найти поддержку или помощь у других людей, которые со своими покупками выстроились за ними в заледеневшую очередь, ничего не ожидая, такие же бледные, притихшие, каждый сам по себе; и только когда негр, беззвучно шевеля губами, наконец открыл дверь на улицу, кассир поднял голову и посмотрел на следующего покупателя – но не улыбнулся ему (как ожидал свидетель, стоявший снаружи), а раскрыл (ни к кому конкретно не обращаясь) свои темные, безнадежно расширенные глаза, в которых на какую-то долю секунды блеснула мольба.

И в ту же минуту, когда Зоргер еще смотрел вслед негру, который, воздевая руки к небу, удалялся в глубь ночной улицы, неизвестно откуда вдруг вырвался луч света и скользнул по всем лицам, которые были еще в пути, и по тем, что стояли поодаль в темноте, ожидая автобуса, а потом по веренице улиц, вдоль цоколей домов, как прожектор или фары, хотя именно в этот момент не было видно ни одной машины; и только когда задрожала земля и откуда-то задуло, стало ясно, что этот сноп света вырвался из-под решетки на асфальте, где внизу под нею проносились поезда.