Йонас Довидайтис - Секретная почта

Так он и умрет здесь со своей тайной.

И Людвикас вспомнил брата.

Другого выхода не было…

До родной деревни — десять километров. Далеко. Но это его не пугало. Он помнил все лесные тропы.

Начало светать. Пакальнишкис с трудом дополз до вырубки, пожевал земляники, а потом нашел два обломившихся сука и, опираясь на них как на костыли, пошел. Однако шел недолго, вскоре свалился. Ноги не слушались его. Тогда попробовал ползти. Он медленно продвигался, как гусеница, извиваясь между деревьями и пнями, угадывая север по мху на толстых пнях…

Снова спустилась темная ночь. Жажда мучила, а росой нельзя было ее утолить. Горели щеки, левая нога ужасно отяжелела, мускулы рук слабели, пальцы беспомощно раздирали мох. Тело больше не продвигалось вперед… Это уже конец?

Пакальнишкис лежал навзничь, его лихорадило. Думать было трудно. Перед глазами плыли красноватые облака. Мерещилось, что кто-то тащит его на гору, а по ту сторону острой вершины зияет черная, полная палящего зноя пропасть, и сейчас он покатится в нее по крутому обрыву…

«Если придут… дети собирать ягоды… или же дряхлая старушка… — думал Пакальнишкис какими-то обрывками, — я скажу: «Куку-куку…» Их это напугает… Они отнесут письмо брату. Он запряжет пару лошадей в бричку… Накроет сидение клетчатым ковриком… Так, как мы ездили на престольные праздники… Лошадей уберет цветами… На лужках полно желтых калужниц… Звякают уздечки… Громыхают железом окованные колеса… А прилетит ястреб за курами — я его… трах… из автомата».

Послышалось ли Пакальнишкису или это убыло на самом деле — где-то в далеком селении звонили в колокол. «В местечке — костел из тесаного камня… — вспомнил раненый. — А на колокольне сколько голубей!..»

Не раз перелезал Людвикас с другими мальчишками через забор костельного двора и взбирался по прогнившей лестнице на звонницу. Они хватали сидящего на перекладине под крышей трепещущего от страха голубя. Кто-нибудь из них совал его за пазуху — и все бегом вниз… Богомольные бабы их подстерегали, стегали прутьями и кричали: «Безбожники, бесстыдники!.. Святотатцы, руки у вас отсохнут!..» А маленькие святотатцы громко смеялись и гладили теплую птицу… И убегали от злых баб…

Ах, будь теперь у него здоровые ноги!

На лице Пакальнишкиса выступил холодный пот. Ему смутно слышался веселый писк трясогузок. Потом глаза заволокло туманом, огонь в костях потух.

Когда Пакальнишкис проснулся, была глухая ночь. Которая уже ночь? Луна золотила взлохмаченные облака. Устремив взгляд на холодное небо, Пакальнишкис лежал и размышлял — к нему вернулось сознание…

Когда он был маленьким, мать говорила, что там высоко живет бог. А солнце — это божий глаз. Теперь он знает: нет никакого бога. Об этом часто толковал Вимбарас.

Влажная трава щекотала ему щеки. Он жадно лизал росу. Прохладная темнота пахла ежевикой. Эти ягоды мерещились ему как недосягаемое блаженство, добраться до них не хватало сил. Вялые облака медленно плыли своей темной дорогой. Пакальнишкису показалось, что над ним течет огромное озеро… Он открыл рот, ждал льющейся струи, ждал прохладной, оживляющей воды.

Под утро он увидел, как блестит серебром ива.

А потом сознание опять затуманилось, его охватило благодатное спокойствие.

Пакальнишкиса разбудили чьи-то голоса. Неподалеку топтался круглый старичок в коротких, до щиколоток, пестрядинных штанах. Он кому-то говорил шепелявя:

— Тут самое луцсее деревцо… Только смотри!.. А там увязнесь до пупа… Как этого цёртушку вывезесь?

Его собеседник — крепкий, спокойный, широколицый — с топором в руке, закинув голову, осматривал деревья.

— Ну, пусть уж мое пропадает… Возьмем твое, — пробормотал он.

Пакальнишкис узнал обоих — соседи. Приехали лес воровать. Рослый — Блажайтис. Он жил рядом. Спокойный, не надоедливый. Ему можно довериться… Но старичок не нравился Людвикасу. «Язык у старого Чичириса до самых колен…» — говорили в деревне. Надо или не надо — Чичирис слонялся под соседскими окнами, прислушивался к чужим разговорам. Вертелся по вечерам и у чужих клетей — все ему хотелось разузнать, все увидеть, чтобы потом чесать языком. Не в новинку было старику получать по шее за болтовню и клевету. Однажды его сунули в мешок, в другой раз он потерял передние зубы, очутился без штанов в крапиве… Однако не бросил своих привычек: не мог жить без чужих секретов, словно белены объелся.

Пакальнишкис лежал не шевелясь и молчал. Он долго ждал помощи… И вот — точно горькая насмешка. Чичирис! Что знает старик, то услышит вся деревня, то разведает и полиция…