Йонас Довидайтис - Секретная почта

— Это — сын Анзельмаса. Хоть и сирота, а далеко пойдет. Видал, как его родичи наряжают? У него дядя в Вильнюсе — сила!

Когда я научился царапать пером по бумаге, не сажая клякс, бабушка иной раз меня усаживала написать дяде и тете, поблагодарить за присылку двадцати рублей и посетовать, что, мол, крыша у нас прохудилась и картошка нынче, видно, будет очень дорогая.

Окончил я четыре класса, еще год-полтора проваландался в деревне. Потом бабушка собралась в дом престарелых, а я отправился к дяде — поговорить, за что мне браться. Так и соседи советовали.

Приехал я в Вильнюс поздно — уже ночью. Шел дождь. Из темноты сверкали желтые глаза автомобилей. Они пугали меня, и я слонялся по вокзалу как неприкаянный, не зная, куда идти…

В буфете продавала горячий чай седоватая женщина в белом халате. Я заплатил ей несколько копеек. Она стала расспрашивать, откуда я, дала мне даром к чаю еще и сухую булочку.

Узнав адрес дяди, буфетчица только руками развела:

— Промокнешь как лягушонок! Ведь это на другом конце города! И автобусы уже не ходят.

Она велела мне вынести два ведра ополосков и пообещала за это пустить переночевать.

Слово свое буфетчица сдержала. Жила она недалеко. Там в комнате спал еще ее сын, и так храпел, что не почуял ни зажженного света, ни наших шагов. Мне буфетчица постелила на полу. В окошко хлестал дождь, но от странного потолка, изогнутого как костельные своды, становилось тепло и уютно. Я скоро уснул и проснулся рано утром. Сын хозяйки, еще сонный, шел к умывальнику и споткнулся о мою ногу. Это был рослый парень с густыми светлыми волосами и длинной мускулистой шеей. Он зевнул, как жеребенок, показывая крупные и крепкие зубы, подставил шею под кран, утерся и напялил пропитанный маслом комбинезон.

Зашумел примус. Мать говорила с сыном, а я опять погрузился в пучину сладких снов.

Оставил я эту добрую женщину, когда город уже гудел от шума.

— Заходи — расскажешь, как устроился, — напутствовала меня буфетчица. — Мы вроде родственники. Мой Криступас с твоим дядей на одной фабрике. Только твой дядюшка — о-го-го-го! Ступай и не обижайся, что жестко было спать.

До дядиного дома я шел долго, не торопясь. Голова кружилась от множества синих, желтых, черных машин, от гудения моторов. А дома-то какие красивые, а улицы-то! Сердце колотилось от радостного волнения. После дождливой ночи ярко зеленели липы, в скверах было полно цветов.

Меня встретила тетушка и долго рассматривала близорукими глазами, поеживаясь в длинном одеянии, подол которого волочился по полу. Мне понравилась материя — по ней порхали зеленые и синие птички. Из большой комнаты в открытую дверь неслась приятная музыка. Такой я еще никогда не слыхивал. А когда тетушка двигалась, казалось, будто на ее халате под веселую музыку птички начинают махать крылышками.

— Ах, какая сегодня чудная гармония джаза! — радостно вздохнула тетушка. — Сказка! Мечта!..

Тетушка, слушая музыку, поводила плечами, словно собиралась вспорхнуть вместе с птичками своего халата. Она даже со мной не разговаривала, пока не кончилась передача. Когда в приемнике послышались слова на непонятном для меня наречии, тетушка еще раз вздохнула.

— Эльжбета! — позвала она женщину из кухни и велела поджарить грудинку с луком.

И вдруг лицо у тети исказилось, словно от зубной боли:

— И ты ночевал у незнакомых? На полу?..

Тетушка подскочила, подозрительно посмотрела на меня, двумя пальцами переворошила мои волосы.

— Перхоти как будто нет… — тетушка осторожно исследовала мою шевелюру, словно боясь, как бы оттуда не выпрыгнул какой-нибудь необыкновенный жучок. — Эльжбета! Завтракать — потом. А сейчас — ванну! Немедленно!

Повинуясь тетушке, я намылился душистым мылом, выкупался в беленькой ванне.

Вот пришел и дядя — коренастый, лицо крупное, красное, подбородок округлый, жирный, шея толстая.

— Запишем тебя в рабочий класс. Сейчас ведь он всем верховодит. Буржуям дали по шапке. А кроме того, — обернулся он к жене, — племянничек займет жилплощадь. Домоуправ не сможет придраться.

Эльжбета подала обед. Поджаренные куски индюшатины плавали в горячем красном соусе. Дядя пригласил отобедать какого-то костлявого, темноволосого гражданина с перекошенным лицом, которого почтительно называл товарищем юрисконсультом. Возле индейки появилась бутылка водки, сдобренная для вкуса стаканчиком коньяка.

— Чего стесняешься, сиротка? — обратилась ко мне тетушка, включив радио и вернувшись за стол. — Приучайся к вилке. Тыкай в тот кусок, который на тебя смотрит. Сам накладывай, не стесняйся!