Дэйв Хилл - Папина жизнь

Затем я относил Глорию к ней в комнату, клал на кровать, целовал в лобик, подтыкал ей под локоть Блефа, ее любимого льва (вискоза, внутри вата), шел вниз и бросался в постель. И каждую ночь около трех я просыпался от шагов — заспанные и растрепанные мальчишки выходили из своей комнаты и появлялись возле моей кровати, придерживая большие спадающие пижамы. В глазах их была слабая надежда.

— Ладно уж, идите сюда, ложитесь по краям.

Я сгребал под одеялом гениталии, чтобы уберечься от маленьких коленок и пяток, и бормотал: «Битые яйца годятся только на сковородку». Я отпихивался от их костлявых ног, а ребята, наверное, думали, что папа несет чушь и вообще, может быть, сошел с ума.

Может, и сошел. И никак не взойдет обратно.

Меня зовут Джозеф Стоун. Мне тридцать шесть, и я уже замечаю, как быстро летит время. Я живу в двухэтажной квартире на южной окраине Лондона, не самой престижной, не совсем в пригороде. Большую часть того, что имею, я заработал в помещении внизу, которое именую «моя студия». Мне больно смеяться над собой, зато таким образом я выстраиваю защитную реакцию, что для художника, — да-да, ребятки, это я художник, — чрезвычайно удобно. Особенно если его картины продаются вовсе не так резво, как хотелось бы. В теории «студия» продолжается небольшой галереей, по которой вольны бродить привилегированные покупатели с Саут-Норвуд-Хай-стрит, но на практике галерейка обычно прикрыта, а когда открыта, в нее молча заглядывают и вежливо стараются побыстрее слинять.

Это творческое пространство зовется «Богатством бедняка». Такое имя ему даровали мои родители в конце шестидесятых, когда они жили над мастерской, а я был прыщавым мальчишкой. Внизу они не покладая рук занимались реставрацией — спасали от разложения и вымирания старую мебель. Я же не находился теперь в мастерской постоянно, поскольку часто заставлял свой талант и свою кисть служить людям в их собственных домах.

Я многогранен. Иногда карабкаюсь по лесам и крашу стены. Иногда крашу двери, сидя на корточках на крыльце, смотрю, чтоб краска не залилась в латунный почтовый ящик. Но чаще крашу стены внутри, орудую кистью с бело-какой-нибудь-скучной краской и разрисовываю лепные детали. И еще я отделываю разнообразные домашние интерьеры, жизни, что творятся в домах; по большей части жизни людей, которые по глупости и нерадивости платят мне за то, что я вторгаюсь в их дом — их крепость и выкрашиваю их личное жилище и имущество в живенькие цвета. Я для них — саут-норвудский ответ Хопперу и Хокни (каковым, кстати, я и являюсь) [2] Дэвид Хокни (р. 1937) — англо-американский художник. Деннис Хоппер (р. 1936) — американский киноактер, кинорежиссер, фотограф, скульптор и художник. .

Такую работу я люблю больше всего, хотя до славы и богатства мне еще далековато. Но я не перестаю мечтать. Однажды, еще до того, как я умру или свихнусь, в Гугенхайме, в Лувре или в Национальной галерее состоится выставка под названием «Непризнанный гений Джо Стоуна»: картина, которая сейчас висит на стене у меня в гостиной. Сейчас я смотрю на нее с дивана в стиле 50-х, который мама и папа спасли от забвения и в комплекте с двумя креслами подарили нам с Дайлис, когда мы стали жить вместе.

Картина изображает мужчину тридцати с лишним лет, сидящего на диване в стиле 50-х, по бокам два кресла. Еще на картине изображены трое детей, два мальчика и девочка постарше. Младший мальчик сидит на ковре среди горы игрушек. Его жесткие волнистые волосы такие светлые, что на женщине показались бы вытравленными. Левой рукой мужчина приобнял темноволосую хорошенькую девчушку. Она опирается на него спиной и прижимает коленки к подбородку. Старший мальчишка витает в облаках. Он сидит в кресле в углу комнаты, отвернулся от мужчины, который то ли протянул к нему руку, то ли не протянул. Второе кресло занято мягкими игрушками: жираф, морж и лев. Их настроение трудно описать точно, да и настроение детей тоже нелегко, а вот мужчина, пожалуй, серьезный и усталый. Ну и стоит ли добавлять, что он гораздо красивее меня.

Что, начинаете видеть? Ладно, давайте я еще немножко расскажу.

Джеду сейчас восемь лет. Он любит бегать, как и я в его возрасте, то бишь когда начиналась лучшая пора моей жизни. В восемь лет я бегал быстрее всех ребят. И еще умел рассчитывать, когда можно перебежать дорогу перед несущейся машиной (ну, или мне казалось, что умел).

Несколько дней назад мне довелось наблюдать Джеда за подобными расчетами. Я, словно в замедленной съемке, видел, как он бросается через улицу перед школой. Когда водитель надавил на тормоза, я закрыл лицо руками. Он затормозил в ярде от Джеда и махнул мне рукой. Я благодарно махнул в ответ. Джед доскакал до тротуара, повернулся, поймал мой взгляд, и я крикнул: «Эй, ты как? Нормально?» Он равнодушно кивнул и исчез за воротами.