Юрий Чернов - Земля и звезды - Повесть о Павле Штернберге

Приходилось торопиться. Хотя работа разведчиков не закончена, однако главные узлы города удалось изучить: проходимость дворов, подступы к воинским частям и полицейским участкам, коммуникации связи, вокзалы. Предстояло нанести это на единый план, сфотографировать и размноженные фотографии припрятать в надежных местах. Ждать конца работ было рискованно: вдруг провал?

Правда, пока дела шли без помех, если не считать внезапного появления Алексея Степановича Ведерникова. Штернберг с трудом узнал его: Ведерников сбрил бороду и усы, привычную косоворотку заменила сорочка с бантом бабочкой, вместо яловых сапог — ботинки.

Алексей Степанович заехал предупредить: он покидает Москву, бутырская боевая дружина арестована. Просил проявить осторожность, хотя выделенные им для нивелир-теодолитных съемок рабочие с дружиной никаких связей не имели.

На сей раз, кажется, все обошлось благополучно. Но Павел Карлович твердо решил сведения разведки свести на единый план: «Пока журавль в небе, синицу — в руки!»

Грубые и толстые рукава тулупа мешали писать. Пальцы плохо повиновались. Бисерно-мелкие печатные буквы не были столь безупречно ровны, как обычно. Штернберг поднес пальцы к губам и задышал на них горячо и часто, пытаясь немного отогреть. Шевельнулась мысль: эх, закончу-ка я сегодня пораньше, уйду домой, в тепло, и просплю часов пять кряду, всласть, беспробудно!

И вдруг на винтовой лестнице, ведущей в башню, послышались шаги.

Сбросив тулуп, с поспешностью свернул он листы плана. Тяжелый сверток скользнул и исчез в трубе рефрактора. Когда раздался нетребовательный стук, Штернберг был уже опять в тулупе. Его обычное самообладание подавило внутреннюю напряженность.

— Кого несет в эту рань? — крикнул Павел Карлович. — Еще черт в кулачки не бил!

Оглянулся — на полу ничего не забыто, на столе — фотографии двойных звезд, странички с записями. Он щелкнул ключом, отворяя дверь.

Перед ним стояла Варя. Она не шевельнулась. Ее глаза как бы спрашивали: «Все в порядке? Можно войти?»

«Да», — прочитала она в его взгляде и шагнула из темноты лестницы на метлахские плитки башни.

Варя замерзла. Она с усилием стянула рукавицы и попыталась подвигать пальцами. Пальцы не гнулись. Он положил их в свою большую ладонь и с суровой осторожностью принялся растирать одеревянело стылые руки.

«А лицо, лицо!»

Белые пятна на лице он заметил не сразу. Длинные тонкие пальцы заходили по щекам кругами, то с меньшим, то с большим нажимом, мягко коснулись носа, задержались на чуть приметной горбинке. Когда Варя была в тюрьме, Кока рассказал историю с качелями и кроличьей косточкой.

— Как вы? — спросил Павел Карлович.

Варя ответила не сразу, к чему-то прислушалась и, попытавшись улыбнуться, слабо шевельнув губами, сказала:

— Обойдется! А что у вас?

Вопрос означал, что подробности поведает позже, а сейчас хочет узнать московские новости.

— Сперва чай! — сказал он.

Чайник и бутерброды принес из дому. Горячий янтарный чай налил в фаянсовую немецкую кружку. Варя пила маленькими глотками, подолгу грея о кружку руки.

«А что у вас?» Он не знал, с чего начать: так много воды утекло. Так много всякого было.

Рассказать об арсенале бомб, созданном Виноградовым? О братьях Бландовых и их сепараторах, конкурирующих со стокгольмскими? Или о книге Вановского «Тактика уличного боя», подписанной в память о ссылке «С. Вычегодский»? Книга тогда вызвала в охранке бурный переполох. Сколько ни рыскали, ни издателей, ни места хранения книги найти не смогли.

Или показать Варе листы с планом Москвы, исхоженной, изученной, заснятой летучими отрядами ВТБ с благословения самого градоначальника?

Напившись чаю, Варя полулежала в высоком кресле Павла Карловича, укутанная овчинным тулупом. Усталость смыкала ее ресницы.

— Вы эту Арктику выдержите? — спросил Штернберг.

— К Якутии себя готовила, выдержу.

— Тогда отдыхайте. Наговоримся завтра.

Он запер башню, спустился во двор. Окно Цераского светилось сквозь шторы бледным пятном. На первом этаже надсадно кашлял Ульян — очевидно, закурил самокрутку с едкой махоркой.

Приближалось утро.

Его внешняя сдержанность мешала разглядеть и сотую долю того, что бурлило у него внутри. Даже те, кто часто общался с ним, считали: «О-о, Павел Карлович — настоящий олимпиец». Между тем «олимпиец» был очень раним и близко к сердцу принимал чужие беды.

Узнав, что одна из его курсисток недоедает, почти лишена средств к существованию, он не мог успокоиться. Долго искал, как помочь ей и не задеть самолюбие девушки. В конце концов вручил ей деньги, сказав, что она вознаграждается дирекцией за усердие и успехи в освоении небесной механики.