Альберт Бехтольд - Петр Иванович

Мадам Ермолова тоже смеется в ответ:

– Тогда мы будем жалеть. И вы, наверное, тоже. У нас вы не будете иметь такой суровой жизни, как у дамы в Кисловодске – мы ведь русские! Так вы приедете?

Ребман пожал протянутую ему руку, да так сильно, что она тихо вскрикнула от неожиданной боли.

Он извинился. Но она снова ему заулыбалась:

– Это только было этот ринг, кольцо, что сделало больно. Но оно и так болит.

Она, скорее всего, имела в виду обручальное кольцо, другого – на ее правой руке не было. Потом она еще сказала:

– И пожалуйста, месье, не называйте меня «мадам», я не люблю это слово, говорите мне Вера Ивановна, как все мои хорошие знакомые.

«Как было бы здорово, – размышлял Ребман, пока ехал обратно к «Дому», – если бы там была Шейла и можно было бы сообщить ей приятную новость! Ах, как бы было чудесно!»

С Верой Ивановной он условился, что может до завтрашнего дня, воскресенья, оставаться в Киеве, чтобы закончить здесь все дела. Она не возражала. В любом случае он должен прислать телеграмму, когда его встречать.

В «Доме» он спросил мадам Проскурину, не было ли для него писем. Уже в тысяча первый раз он справляется об этом: с тех самых пор, как отправил Шейле письмо. И в тысяча первый раз слышит в ответ, что писем не было:

– У такой девушки есть своя гордость! Но она вам еще напишет.

Ничего так и не пришло, только в самом конце года он получил две строчки от Штеттлера: Шейла Макэлрой снова побывала Киеве. Он, извинившись, упомянул об их общем друге, но она ничего не сказала на это.

Когда в понедельник после двух пополудни Ребман высадился в Брянске, то увидел перед вокзалом экипаж с кучером на козлах, запряженный черным рысаком, который нетерпеливо бил копытом. И кого же это он встречает, неужели?..

Да, именно его, Ребмана, встречал черноусый кучер в красивом экипаже. Очевидно, ему точно описали, как выглядит господин гувернер. Кучер сразу спешился, приподняв цилиндр, взял у Ребмана чемоданчик и пригласил его занять место в экипаже. И они по кочкам да по ухабам покатили дорогой в город. Вокзал и здесь в четверти часа езды от городской черты.

По дороге Ребман думал о том, как все хорошо сложилось – по крайней мере, в финансовом отношении. Он смог расплатиться по всем своим долгам с мадам Проскуриной, а теперь еще получит возможность посмотреть мир.

Кучер – как Ребман потом узнал, его звали Павел, – все время погоняет, так что копыта огромного черного рысака выбивают искры из круглых камней мостовой.

Справа видны заводские трубы, выпускающие в весеннее небо клубы дыма.

Они едут по главной улице, которая представляет собой плохо заделанную канаву с насыпями по обе стороны. Типичный российский провинциальный город: низкие скучные кирпичные коробки и улицы, утопающие весной и осенью в море грязи, а летом – в пыли.

«Куда же это я приехал, – думает Ребман, – и в какой из этих коробок мой новый дом?» Хотя вдалеке на горке он уже давно заметил подобие «замка», но не надеялся, что ему туда: «Там живет какой-нибудь генерал-губернатор, а не наш Рольмопс».

Каково же было удивление Ребмана, когда они остановились именно перед этим «замком», въехав во двор через большие железные ворота.

Горничная в белом чепце и фартуке провела его через сад и предложила присесть на террасе. Он сидел на тростниковом стуле и рассматривал все вокруг.

Дом с задней стороны выходит прямо на улицу, узкий тротуар которой проложен только вдоль «замка». А с другой стороны, где сидит Ребман, открывается прекрасный вид на спускающийся террасами сад – розовые беседки, ступенчатые цветники и оранжереи. Вдали среди полей видна река Десна. На другом берегу – деревенька в стороне. Деревянный мост через реку такой примитивный, словно крестьяне сами его построили, не дождавшись чего получше. Таких мостов ему пришлось повидать немало, они выглядели как временные постройки – да так оно и было: зимой их снимали, так как весной во время ледохода их все равно сносило массами воды. Слева, где уже кончаются сады, видна церковь. «Как в Барановичах», – мелькнула мысль. Потом он взял «Illustration», что лежал сверху целой стопки журналов, в которой виднелись и «London News», и «Leipziger Illustriert», и «Le Sourire», и начал листать.

Тут он услышал из дома крики мальчика:

– Ни хачююю! Ньееет, ни будууу !

В ответ раздался женский голос, судя по всему, принадлежавший Вере Ивановне:

– Сережа, иди, па-зда-ро-вай-ся с Месье!