Альберт Бехтольд - Петр Иванович

Меня лично особенно тронул момент, когда я смог сесть за орган на ту самую скамью органиста, на которой за 90 лет до этого сидел молодой Альберт Бехтольд. Протестантская церковь в Трехсвятительском переулке в Москве действует до сих пор: теперь она принадлежит баптистской общине.

Мне не было еще и двадцати лет, когда я впервые взял в руки книгу, написанную Альбертом Бехтольдом. Она говорила со мной на родном языке, рассказывала о моих родных местах, знакомых мне людях. Потом мне посчастливилось познакомиться и с самим автором, и даже стать его другом. Со временем я и сам попробовал свои силы на литературном поприще, тоже стал писать на вильхингенском диалекте. После смерти А. Бехтольда я решил послужить делу сохранения и популяризации его наследия.

Когда-то роман «Петр Иванович» открыл мне Россию, теперь я счастлив от того, что русский читатель сможет открыть для себя замечательного швейцарского автора, некогда жившего в России и навсегда полюбившего ее.

– Что это с ним, неужели заболел? У него щеки раздулись, как у кавалерийского трубача!

– А выражение лица, словно у запертого в клетке льва, и на нас вообще не обращает внимания, чем мы тут заняты, не говорит «запишите» и никого не вызывает к доске.

– Да, – говорит одна из девочек, – и зачем он все время достает голубое письмо и делает во-о-от такие глаза?

– И после школы сразу бежит домой, запирает двери, садится за стол и снова перечитывает все то же письмо! Марта Хафнер видела собственными глазами, ведь она может из своего дома заглянуть прямо к нему в комнату.

– С чего бы? – закрывая ладонью рот, отозвалась Фридли, старшая в классе, которая из себя все время взрослую строит. – Потому что он влюбился, вот почему! Все влюбленные таковы. Мы-то уж точно знаем: взять хоть нашу Луизу, ее можно унести на Луну, а она и не заметит. Это наверняка письмо от милой, и бумага – такая голубая… Смотрите, вот он опять его достает!

И точно, молодой учитель сел за письменный стол, достал голубое письмо и, как и говорила Фридли своей соседке, принялся читать с во-о-от такими глазами.

На самом деле письмо – деловое, от директора учительской семинарии города Шафхаузена, что на Рейне [3] Далее Рейнгород ( прим. переводчика ). . Оно ожидало господина младшего учителя в прошлый понедельник, когда тот в одиннадцать часов вышел из школы и заглянул в свой почтовый ящик. И вот уже три дня кряду это письмо не дает ему покоя. Теперь только это злополучное послание целиком занимает все его мысли, так что бедняга даже не может толком вести урок. Он не в силах оторвать от заветного голубого листка ни глаз, ни пальцев: раскроет, перечтет, отложит вновь. Ожившие строчки, написанные знакомым убористым почерком, преследуют его и днем, и ночью, внезапно возникают и тут же принимаются прыгать и плясать перед глазами:

«Дорогой господин Ребман!

Во время моего визита к Вам в Ранденталь Вы дали понять, что не рассматриваете свое нынешнее место работы как постоянное и все еще думаете о продолжении учебы. И вот я хотел бы предложить Вам возможность расширить свой профессиональный кругозор и познакомиться с иными формами педагогической деятельности.

Речь идет о месте гувернера в дворянской семье за границей, на которое Вы могли бы претендовать.

Надеюсь, Вы не откажетесь нанести мне визит для обсуждения этого вопроса в ближайший свободный от уроков день.

С дружеским приветом,

Ваш Альфред Ной».

Вот что может натворить простое письмо! Несколько граммов бумаги, капля чернил, десятикопеечная марка с сургучным штемпелем – и вот вам революция!

Воспитатель в дворянской семье! Такого шанса наверняка не выпадало еще ни одному школьному учителю из Ранденталя! И надо же было судьбе поставить ставку именно на него, Ребмана, которого товарищи по гимназии так кстати прозвали Скакуном. Некогда на испытаниях он был на волосок от провала, а теперь вдруг взял да и выиграл главный приз!

– Да пишите же дальше, это вас никак не касается!

Наконец-то он вспомнил об учениках.

Ребман снова читает письмо. Бормочет:

– Мог бы и прямо указать, где и у кого. С этими учеными мужами всегда одна и та же история: непременно забудут о самом главном.

Он вдруг подумал, что всегда внутренне противился перспективе стать школьным учителем. Еще в те времена, когда приснопамятный дядюшка Фогт после долгой борьбы наконец сказал «да», дескать, он, как опекун, согласен на обучение Петера, но только при условии, если тот впоследствии станет учителем. Тогда Ребман еще утешал себя: мол, до этого еще далеко. До последней минуты, уже после экзаменов, он все надеялся, что случится чудо и ему не придется определяться на место учителя начальных классов. Но пробил час, когда уже некуда было деваться, ибо начальник общежития однажды объявил: