Альберт Бехтольд - Петр Иванович

Ему вдруг показалось, что он слышит голос своего профессора по литературе, сказавшего об одном его сочинении: «Ребман, ты – самый непредсказуемый из всех людей, которых мне доводилось встречать. Из тебя либо выйдет нечто очень хорошее, либо не выйдет вообще ничего!»

Спустя несколько недель он снова сидит за чаем у Карла Карловича. Они обсуждают семейное торжество, которое состоится в ближайшее время: племянница со стороны жены выходит замуж.

– Но это ведь не Женя! – чуть не взорвался Ребман.

– Нет, пока еще не эта, а другая – Ляля. – Не хотите быть шафером у жениха?

– Я? А кто будет вести невесту?

– Женя.

«Понятно, – подумал Ребман, – это мышеловка!» Вслух же спросил:

– А почему именно я? Я ведь даже не знаком с врачующимися.

– Но Женя знает вас. А у нас в семье нет ни одного молодого человека, который мог бы выступить в этой роли.

– А у жениха что, тоже нет родственников?

– Жених – немецкий военнопленный, за которым Ляля ухаживала в госпитале.

– Вот это да! И что, у него есть средства к существованию?

– Да, но такого существования я бы вам не пожелал.

– Чем же он занимается?

– Сидит в дедушкином кресле.

– Надо же, Штольц стал Обломовым! Нужно было сразу от него избавиться! – презрительно отозвался Ребман.

– Нет, это кресло не для лентяев, а для калек. Он инвалид войны, остался без ног.

– И кто же о нем позаботится?

– Ляля, – ответил Карл Карлович таким тоном, как будто это самая обыкновенная вещь.

– И что же из этого выйдет? Она хорошо подумала, прежде чем согласиться?

– Женщина, у которой сердце на месте, в таких случаях не раздумывает, она просто действует, не рассчитывая на то, что ее будущее будет безоблачным и безмятежным. В противном случае она недостойна называться женщиной!

– И что, в вашей семье, все женщины таковы?

– Все! Мы ведь не русские!

– Вы полагаете, что русская женщина на такое не способна?

– Еще как способна, – горячо возразила Наталия Сергеевна. – Русские не только способны на самоотверженность, но и проявляют ее!

Карл Карлович невольно рассмеялся:

– Вот, теперь вы сами слышали. Моя жена – страстная патриотка. Это единственный пункт, по которому у нас возникают трения и в котором…

– …добродушная и терпеливая Наташа никогда не уступит! – снова вмешалась хозяйка, на сей раз еще тверже. – Моя родина – Россия, я чувствую ее всей кожей, с нею и скорблю, и праздную. Это не пустая мечта, не фата-моргана, как у Карла Карловича. Тебя бы на два-три годика отправить к твоим хваленым немцам – сразу отрезвился бы! А так он видит в них только хорошее и красивое. Дескать, они единственные прямоходящие на этой земле. Всем остальным, особенно русским, остается ползать на четвереньках!.. Ах, Карлуша, надеюсь, что нам не доведется дожить до того дня, когда твои любимые германцы приблизятся к нам на опасное расстояние!

Даже после такой проповеди в защиту русских Карл Карлович не обескуражен:

– Ну так как, – принимаете почетное предложение – стать шафером на свадьбе?

Ребману эта роль не совсем по душе: он с удовольствием занял бы место в зрительной зале, а тут приходится выходить на авансцену. Поэтому он ответил:

– Я не могу на это решиться, ведь я совсем не знаю местных обычаев и стану давать один промах за другим. Поп наверняка не одобрит такого кандидата. Позвольте мне еще поразмыслить над вашим предложением.

Жизнь продолжается. Все едят и пьют. Ходят в театры и концерты, которые все еще дают повсюду. Даже играют свадьбы. Ляля выходит замуж посреди всей этой кутерьмы. И свадьбу играют с таким размахом, как будто нет ни голода, ни революции.

Ребман в конце концов уступил просьбам родных и согласился быть шафером, но предупредил, что если что-то пойдет не так, пусть его не винят.

Празднество, за исключением таинства венчания, ничем не отличалось от свадеб во всем мире: ничего, кроме застолья, еды и питья. Целые сутки только и делали, что наново сервировали столы. Семье из десяти человек этой снеди хватило бы на год.

Собственно говоря, из-за этого Ребман и пришел на свадьбу. Литургия, которая отправлялась в доме невесты, то есть по русскому православному обычаю, его вовсе не занимала, из всей «литии» он не разобрал ни слова, ведь служба отправлялась на церковно-славянском. Но тяжесть «золотой» короны-венца, которую ему битый час пришлось продержать над головой невесты в качестве символа победы над страстями, он прочувствовал весьма явственно. Тем более заслуженным показался ему последовавший за этим длительный отдых.