Арчибальд Кронин - Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы (сборник)

Минут пять я был в смятении, хотя не мог объяснить почему, и ходил туда-сюда перед дверью в квартиру, прежде чем заставил себя войти и включить свет. По крайней мере, тут было лучше, чем на промозглой улице с грудами грязного снега по обе ее стороны. В квартире все было как всегда – аккуратно, тепло и стерильно. Лотта сказала приготовить коктейли к шести тридцати. Мне же требовалось сейчас. Я подошел к столику на колесах, где в термосе еще не растаяла горстка смерзшихся ледяных кубиков, разломил ее и опустил несколько в джин с вермутом. Если я попытаюсь описать свое настроение, вы можете мне не поверить, поскольку теперь, когда мои проблемы закончились и я был свободен как ветер, я погрузился в наихудшую из депрессий, которые когда-либо выпадали мне. Трудновато будет жить с тем, что я нагородил против Дэвиган, составив совершенно неверное представление о ней и задвинув ее куда подальше, как коробку какого-то барахла. Впервые за много лет я почувствовал угрызения совести, тем более что вот здесь, прямо сейчас, собирался заняться любовью с этой медовоглазой шведской тролльшей. Нет, нет, раскаяние может завести слишком далеко. Возьми себя в руки, Кэрролл, тебе нужно расслабиться, немножко развлечься, вкусить сладкой жизни. Нет смысла терзаться тем, что уже ускользнуло в прошлое. Ты славно вывернулся из неприятной ситуации. И что еще ты мог бы сделать? Хочешь зафрахтовать один из самолетов Лотты и догнать их на полпути, чтобы сказать «Пожалуйста, прости меня, давай поцелуемся и будем друзьями»? Забудь.

Сев и глотнув напитка, я почувствовал, что мой боковой карман что-то оттягивает. Книга Дингволла: сборник стихов Фрэнсиса Томпсона. Я смутно что-то помнил: симпатичный томик в зеленом кожаном переплете, страницы слегка пожелтели от времени, типичный подарок для семинаристов. Я посмотрел на часы. Еще почти час ждать, и, чтобы отвлечься, я поискал стихотворение, которое этот Макиавелли отметил для меня. Именно так сейчас я и думал о нем – прикрывающем самоубийц потому, что цель оправдывала средства. Я нашел стихотворение благодаря картинке с иконкой, которую Дингволл использовал в качестве закладки, – любимый мною в юности Симон Мартини, должно быть выбранный специально. Название, которое я вспомнил только теперь, гласило: «Небесный ловчий».

Я резко остановился, поскольку все вдруг вернулось ко мне: пустая церковь после рукоположения Фрэнка, где я сидел и читал это стихотворение. Тот сюжет полностью выпал из моей памяти, и теперь, держа книгу, я снова начал читать, только гораздо медленнее. Чем больше я вникал в смысл строк, тем больше мне хотелось остановиться. Это была не та литература, которую я любил, тем паче в настоящее время. Если и раньше я представлял собой не бог весть что, то теперь опустился еще ниже. Но я должен был продолжить чтение, а закончив, так и остался сидеть абсолютно неподвижно, пораженный и плененный магической красотой этой поэзии.

Теперь мне было ясно, откуда тот страх, та периодически возвращающаяся мука, то таинственное неумолимое преследование, от которого не было спасения. В пустой церкви в день рукоположения Фрэнка, в состоянии крайней восприимчивости, я пробежал глазами стихи, едва осознавая их смысл, просто чтобы убить время, и не ощутив никакого эффекта. Мой мозг был занят другими проблемами, но подсознание подхватило эти строки, глубоко восприняв тему бесконечного преследования Им (Высшим существом) грешника, пребывающего в лабиринте жизни. Символ Ловчего тоже застрял во мне, чтобы стать сигналом к освобождению. Да, я все мог себе объяснить. Но почему-то это не помогало. Казалось, всего этого было мало для исчерпывающего ответа, так как теперь я тоже чувствовал себя как «беззащитный беглец, оскорбленный словами, что стоит, изнуренный своими путями, полумертвый юнец над золой прошлых лет».

Я не стал допивать свой напиток. Наспех приготовленный, он мне не помог. Невозможно улучшить коктейль, добавив в него джина. Мне нужен был другой, новый и крепкий. Я медленно встал, прошел через спальню в ванную и вылил в раковину остаток. Когда я вернулся, полностью поглощенный стихами, все еще ощущая, что «я из плоти людской – наитемная плоть», мой взгляд уперся в кончик галстука, зажатый закрытым ящиком в аккуратном маленьком шведском шкафчике Лотты. Мне по рассеянности показалось, что это, должно быть, мой. Один из двух, купленных мной не так давно у «Гридера». Я открыл ящик.