Дэвид Лоуренс - Избранные произведения в 5 томах. Книга 2 - Флейта Аарона. Рассказы

Гербертсон, конечно, не утратил наружного блеска гвардейского офицера, светской иронии и юмора, с каким обычно в этом кругу говорят о самых серьезных вещах. Но под покровом этой привычной личины крылось то же, что и в каждом простолюдине любой из сражавшихся наций: гнетущая, притупляющая тяжесть невыносимых переживаний, психических ран, которые никто не думал ни перевязывать, ни лечить и боль которых не унималась. Рана затягивалась снаружи, но внутри оставался болезненный, отравляющий психику, гнойник.

— Я почти все время испытываю страх, — иронизировал над собой Гербертсон. — Вам, Лилли, не пришлось пережить этих вещей. Но я уверен, что вы бы отлично их перенесли. Вы, я знаю, очень нервный человек, а нервные люди оказались на войне самыми стойкими. Когда почти все наши офицеры выбыли из строя, к нам в полк был зачислен некий человек, — звали его Маргеритсон. Родом из Индии, из тамошнего богатого английского купечества. Увидев его, мы все решили, что он никуда не годится, — слишком нервный парень. И правда, для обычного окопного сидения он был мало пригоден. Но когда надо было выходить из траншеи и бросаться в атаку на немцев, он бывал великолепен. Полное совершенство! Всякий нерв в нем напрягался до последнего предела, и он вел себя и действовал образцово… Есть вещи, которые внушают страх одним людям, но совсем не трогают других, и наоборот. Я был вполне равнодушен к снарядам из пушек каких угодно калибров. Но совершенно не выносил звука полета бомбы из бомбомета. Я объясню вам разницу между нашими бомбометами и германскими. Наши, издают ровный у-у-у-у… а их — летят с взвизгами: у-у-ю! у-у-ю! Эти взвизгивания совершенно выводили меня из себя… …Да, меня ни разу ничем не задело. Самое большое, что со мной случилось, — это когда разорвавшиеся поблизости снаряды засыпали меня землей. Смею вас уверить, что в этих случаях орешь, как сумасшедший, — чтобы пришли люди и отрыли тебя. А когда тебя откопают, начинаешь дрожать от страха…

Гербертсон закатился смехом, но Лилли видел, что на лбу между бровей, даже при смехе, у него не исчезла складка, в которой явно лежали тени безумия. Через минуту Гербертсон продолжал:

— Забавная штука, знаете, как воспринимают иногда вещи на войне. Видите ли, в 1916 году пушки у немцев были много лучше наших. Наши были уже стары и поистерлись, а немцы сменили свои на новые. О состарившейся же пушке нельзя сказать заранее, куда она угодит: то бьет дальше цели, то слишком близко. Отлично. В тот день наши орудия все время давали недолеты и били наших же людей. Мы получили приказ идти в атаку и бежали вперед, к немецким окопам. Вдруг я чувствую, что откуда-то теплая струя брызнула мне на шею…

Гербертсон провел себя рукою по шее и стал озираться остекленевшим взглядом.

— Как раз за мной бежал солдат, по имени Иннес. Скромный, хороший малый, все его родные переселились в Аргентину. Он позвал меня на бегу, и только я успел откликнуться, как чувствую теплую струю на шее и вижу, что он, уже без головы, обгоняет меня во всю прыть… Без головы — и бежит что есть мочи!.. Не знаю, сколько он пробежал, — только довольно порядочное расстояние… И кровь все время фонтаном!.. Да, сейчас как-то странно вспоминать об этом, а тогда показалось, что это в порядке вещей… Знаете, я убедился, что тот не будет убит, кто об этом не думает. Я ни разу не верил в то, что могу быть убитым. И я не знаю ни одного убитого в нашем полку, кому бы не померещилось наперед, что сегодня он будет убит. У меня был унтер-офицер, Уоллес, — мы с ним были большие приятели. Я говорю как-то Уоллесу: «Я рад, что нахожусь здесь на фронте, а не в нашем гвардейском лагере в Челси». Я ненавижу Челси, потому что терпеть не могу парадов и учений. «Ах, нет, сэр, — отвечает мне Уоллес, — в Челси лучше, чем здесь. Я был бы рад быть там. В Челси нет этого ада». А мы уже получили приказ о том, что завтра снимаемся и уходим в тыл отдыхать. Я и говорю ему: «Не давай воли мрачным мыслям, Уоллес. Завтра мы уже будем вне этого земного ада». Но он взял мою руку и печально пожал. У нас в гвардии не очень то было принято обнаруживать сантименты и все прочее. Но он взял и молча пожал мне руку… После этого мы выползли из окопов для разведки, и бедняга не вернулся… Угодил под шальную пулю…

Гербертсон поднял на Лилли свои горящие и в то же время затуманенные навязчивой мыслью глаза и подмигнул ему.

— Понимаете, у него было предчувствие. Я уверен, что у него было предчувствие. Никто не бывает убит, не имея предчувствия. Надо стараться не иметь предчувствий, гнать их от себя, — тогда уцелеешь.