Дэвид Лоуренс - Радуга. Цыган и девственница. Крестины

Она ждала какой-то перемены.

Он шел рядом, и молча, также определенно и сознательно, обнял ее рукою за талию, и тихо, нежно привлек к себе, постепенно прижимая все ближе и крепче. Ей казалось, что она плывет по воздуху, чуть касаясь ногами земли, опираясь на его упругое, подвижное тело, почти лежа на его боку и бедре, плавно качаясь в такт его шагам. А пока она так двигалась, словно плыла над землей, он наклонял свое лицо к ней все ближе и ближе. Она прислонилась головой к его плечу и чувствовала на своем лице его теплое дыхание.

Потом мягко и нежно, — о, так нежно, что она едва ощутила, — он коснулся губами ее щеки, и на нее нахлынула волна тепла, затмившая ее сознание.

Обессилевшая, полная смятения, как спящая красавица в сказке, она ждала, что будет дальше. Она была полна ожидания, и вот его лицо повернулось к ней, его теплые губы приблизились к ее лицу, шаги их замедлились, и они тихо стали под деревьями; его губы ждали ее лица, ждали тихо, как бабочка, не осмеливающаяся коснуться цветка. Она тихонько прижалась грудью к нему, он встрепенулся, обвил ее обеими руками и крепко прижал к себе.

И тогда, в тени деревьев он тихо протянул свои губы к ее губам и нежно прильнул к ним. Испуганная, она тихо лежала у него на руках, ощущая их влажную тяжесть, и беспомощно приняла их. Он медленно захватывал ее своим открытым ртом, впиваясь все крепче и крепче; горячая волна поднялась внутри нее, толкнула открыть в ответ свои губы; увлекаемая тревожным, мучительным водоворотом, она сливалась с ним все теснее, допуская его углубляться все дальше, захватывать ее все глубже, заливая ее горячей волной все сильней и сильней, все выше и выше, пока с внезапным острым криком она не оторвалась. Она слышала рядом с собой его тяжелое, незнакомое ей, прерывистое дыхание. Это новое и неизвестное в нем казалось ей чем-то чудесным и страшным. Но сама она слегка замкнулась. В нерешительности они тронулись дальше, как трепетные тени, под теми самыми ясеневыми деревьями на вершине холма, где ее дедушка шел делать предложение с нарциссами в руках, где ее мать шла, прильнув к своему молодому мужу, и вот теперь шла Урсула, прижимаясь к Скребенскому.

Урсула ясно видела раскинувшиеся темные ветви деревьев, покрытые листвой, и сквозь их тонкую резьбу великолепное небо летней ночи.

Их тела гармонично сливались в своем движении. Он крепко держал ее за руку, и они шли в обход большой дорогой, чтобы пройти подольше.

Все время ей казалось, что она идет по воздуху и что ее движения легки, как предрассветный ветерок.

Он хотел поцеловать ее еще, — нет, сегодня вечером она не могла больше выдержать такого глубокого, захватывающего поцелуя. Теперь она очень хорошо знала, что такое настоящий поцелуй, и потому ей было трудно возобновить его снова.

В постель она легла с ощущением особой теплоты во всем теле, как наэлектризованная; ей казалось, что кругом нее разлилась новая заря.

Теперь он часто приходил в Кессей, так как мать очень благоволила к нему. В обществе Скребенского Анна Бренгуэн становилась чем-то вроде важной леди и вела себя спокойно, с достоинством, принимая его обращение как должное.

— Дети еще не легли? — стремительно спрашивала Урсула, входя с молодым человеком.

— Они лягут через полчаса, — отвечала мать.

— Значит, не будет никакого покоя, — восклицала Урсула.

— Дети должны пользоваться жизнью, Урсула, — возражала ей мать.

Скребенский казался несогласным с Урсулой. Почему она так требовательна? Но позже Урсула поняла, что и сам он вовсе не был склонен переносить постоянную тиранию маленьких детей.

По отношению к матери он проявлял особую учтивость, на которую миссис Бренгуэн отвечала благосклонным гостеприимством. Девушке нравилось то положение, в которое поставила себя мать. Казалось, было невозможно унизить ее в смысле общественного положения по отношению к кому бы то ни было. Между Бренгуэном и Скребенским отсутствовало понимание. Только изредка они вели легкий разговор, но это никогда не было обменом мнений. Урсула радовалась, глядя, как ее отец отступает и замыкается перед молодым человеком.

Она гордилась присутствием Скребенского в доме. Его безразличное отношение, полное отсутствие интереса и нежелание принять участие в чем-либо, что делалось кругом, раздражало и вместе с тем притягивало ее. Она понимала, что это было одновременно проявлением любви и эгоизма, сочетавшегося с глубокой, молодой жизненной силой.