Дэвид Лоуренс - Радуга. Цыган и девственница. Крестины

При скрипе двери все обернулись. На минуту девушка замялась, страшно сконфуженная. Ей так хотелось войти с достоинством, а теперь она невольно остановилась, не зная куда девать свои руки. Ее темные волосы были заколоты сзади, карие с желтизной глаза светились, устремленные вперед, в пространство. Позади нее в гостиной виднелся мягкий свет лампы над открытыми книгами.

Она направилась к дяде Тому, который тепло встретил ее, поцеловал и как будто бы очень внимательно отнесся к ней, но под этим чувствовалась его полная, глубокая отчужденность.

Ей хотелось подойти скорее к незнакомцу. Он стоял немного отступив назад и дожидаясь. Это был молодой человек, с ясными, светло-серыми глазами, вспыхивавшими и оживлявшимися при обращении к нему.

В этом самоуверенном ожидании было что-то затронувшее ее, и давая ему руку, она рассмеялась смущенным красивым смехом, и задержала на секунду свое дыхание, как взволнованный ребенок. Он захватил ее ладонь всей своей рукой и пожал, с поклоном. Его глаза внимательно разглядывали ее. Она почувствовала прилив гордости, и сердце ее затрепетало.

— Ты знаешь, Урсула, это мистер Скребенский, — сказал дядя Том своим задушевным голосом.

Невольно вспыхнув, она повернулась к незнакомцу, как бы для того, чтобы подтвердить, что она его знает, и снова засмеялась дрожащим, взволнованным смехом.

В его глазах мелькнули огоньки, полурассеянное внимание обратилось в сосредоточенное. Он был в возрасте двадцати одного года, с гибкой фигурой и темными волосами, зачесанными назад.

— Вы надолго сюда? — спросила она.

— У меня месяц отпуска, — сказал он, поглядывая на Тома Бренгуэна. — Но мне надо посетить различные места и успеть побывать повсюду.

От его слов на нее повеяло внешним миром. Как будто бы она сидела на вершине горы, а у ее ног простирались смутные очертания всего света.

— У вас месяц отпуска? Где же вы служите? — спросила она.

— Я инженер в армии.

— А! — воскликнула она радостно.

— Мы оторвали тебя от занятий, — заметил дядя Том.

— О, нет, — живо возразила девушка.

— Она не стала дожидаться, пока ее оторвут, — добавил отец.

Это была сказано так неуместно. Она сама может сказать за себя.

— Вы не любите заниматься? — спросил Скребенский, поворачиваясь к ней и ставя вопрос по-своему.

— Некоторыми предметами я занимаюсь охотно, — ответила Урсула. — Я люблю французский, латынь и грамматику.

Он пристально наблюдал ее, сосредоточив все свое внимание, затем покачал головой.

— Я не охотник до этого, — сказал он. — Все говорят, что инженеры — мозг армии. А я полагаю, что я потому и поступил в инженеры, чтобы воспользоваться силой чужого ума.

Его слова звучали одновременно легкой насмешкой и печалью. Это тронуло и заинтересовало ее. Умен, или нет, он во всяком случае был интересен.

Ее привлекала его прямота и независимость. Она чувствовала, что линии их жизни начинают сближаться.

— Дело не в уме, — сказала она.

— А в чем же? — послышался ласковый, полунасмешливый голос дяди Тома.

Она повернулась.

— Дело в том, чтобы люди обладали мужеством, — ответила она.

— Мужеством для чего? — продолжал дядя.

— Для всего.

Том Бренгуэн криво усмехнулся. Отец с матерью сидели молча, внимательно прислушиваясь. Скребенский ждал; Урсула говорила для него.

— Все — это значит ничего, — со смехом заявил дядя.

В эту минуту он был ей противен.

— Она не применяет на деле того, что проповедует, — заметил отец, проводя рукой по волосам и заложив ногу за ногу, — у нее самой мало на что хватает мужества.

Урсула не стала отвечать. Скребенский сидел молча с выжидательным видом. У него было неправильное, почти некрасивое, довольно плоское лицо, с толстым носом. Но глаза были прозрачными и ясными, темные густые волосы были мягки, как шелк, усы мало заметны. При великолепной фигуре движения отличались легкостью, а кожа была тонкой и смуглой. Рядом с ним отец казался неуклюжим, а дядя Том надутым. Но все-таки он очень напоминал отца, только в более изящном варианте и еще он был таким блестящим, несмотря на свое некрасивое лицо.

Он был доволен своим существом в таком виде, каким оно было, как будто не могло быть и вопроса о каких-либо переменах. Он был именно самим собою. В нем таилось какое-то чувство предопределенности, производившее на девушку неотразимое впечатление. Он не стремился прилагать каких-либо усилий, чтобы показать себя лучше в глазах других, считая, что его надо принимать таким, как он есть, безо всяких извинений или разъяснений.