Арчибальд Кронин - Три любви

Она ослабела, напряженность ее позы становилась невыносимой. Но она не сдастся. Она покажет этой Мари-Эммануэль, покажет им всем, как умеет выносить страдания! Разве не страдала она в миру? Вот почему пришла она в эту обитель. Но где же тот покой, которым, словно мягким покровом, она надеялась окутать свой израненный дух? Неужели этот вожделенный покой – в ее раскинутых крестом руках, в настороженных глазах Мари-Эммануэль, буравящих ей спину?

Руки и плечи начали наливаться свинцом, потом болезненное ощущение медленно захватило область груди. Боль становилась невыносимой, Люси хотелось опустить руки. Она чувствовала, как вместе с тяжелым биением сердца на нее накатывает изнеможение. Надо опустить эти онемевшие свинцовые руки! Но нет, она не покажет свою слабость. Не уступка чужой воле, а чрезмерная гордость заставляла ее сохранять неподвижность.

Обед был окончен. Послышался тихий скрип скамьи у Люси за спиной, послушницы встали, прочли послеобеденную молитву, затем медленно двинулись к двери.

– Довольно.

Рядом с Люси стояла наставница, хладнокровно показывая знаками, что та может подняться и сесть за стол. Какую-то секунду она оставалась в том же положении, потом руки ее упали и в полной тишине она встала на ноги. Когда Мари-Эммануэль выплыла из трапезной, Люси подошла к своему месту и села. Она ощущала невероятное облегчение, но ей было нехорошо, онемевшие пальцы неловко управлялись с ножом и вилкой. Прислужница, маленькая горбатая женщина с морщинистым желтовато-коричневым лицом, принесла обед, бросив на Люси быстрый сочувствующий взгляд. Ее затопило безмерное желание поговорить с этой простой крестьянкой, в которой она разглядела искру человечности. Услышать хоть слово сочувствия… Но нет. Нельзя, устав требовал в этот час безмолвия.

И она ела в безысходном молчании, тем не менее радуясь отдыху в эти минуты уединения. В тот день на обед подали мясо: редкое лакомство для общины, но, увы, не для Люси. То была конина, подпаленная снаружи и сохранившая свою изначальную синюшность. Слегка дрожащими пальцами Люси нарезала мясо маленькими кусочками и, стараясь не смотреть на него, заставила себя поесть. Снова усилие, снова борьба – эта волочащаяся за ней, все удлиняющаяся цепь. За Люси никто не наблюдал, и она не скрывала своего раздражения: нахмурилась, сузила глаза. Ее маленькое лицо дышало презрением.

Покончив с обедом, она выглянула в окно и увидела, что идет дождь – теплый, освежающий ливень, достаточно сильный, чтобы прогнать послушниц из сада. Поднявшись, Люси нехотя направилась в общую комнату, где в сырую погоду проходил час отдыха.

И снова, оказавшись среди шума, она ощутила в себе эту внутреннюю борьбу.

Когда Люси вошла, никто не обратил на нее внимания, поскольку устав запрещал упоминать обряд искупления, но она знала, что нужно делать. Ей следует разговаривать, улыбаться и смеяться с окружающими, будто забыв об унижении, ясно давая понять, что она не питает злобы. У окна сгрудились, болтая и хихикая, несколько женщин – среди них были Тереза с Вильгельминой и Маргаритой. Подсев к ним, Люси почувствовала на себе бдительный взгляд наставницы, и отвернулась. Нынче она будет вести себя беспечно.

За окном барабанил сильный дождь, но некоторые послушницы бесстрашно продолжали работать в саду, подоткнув подол, выпятив зад и широко расставив ноги в сабо. На них не действовали ни дождь, ни устав.

Люси испугал голос, внезапно прозвучавший у самого уха:

– Это займет твои пальцы.

Приятный голос принадлежал сидящей рядом новициатке. У нее на коленях лежала картонная коробка, заполненная кусками шпагата. Каждая послушница чем-то занималась в часы отдыха, когда шел дождь: переделывала использованные конверты для повторного применения, приводила в порядок лоскуты ткани из рабочей комнаты, связывала узлами веревки, из которых делались плети для бичевания, – словом, выполняла разные работы, рекомендованные уставом. И Люси, слабо улыбнувшись в ответ на улыбку соседки, взяла шпагат из коробки и принялась разглаживать его тонкие концы. Тщательно распутывала петли, развязывала узелки, распрямляла, а затем сворачивала бечевку в аккуратные маленькие мотки – таково было ее нынешнее занятие.

Вокруг разговаривали, реплики носились взад-вперед, как воланы при игре в бадминтон.

– Нужно сочинить поздравительные стихи.

– Ну да, юбилей матушки.

– Ты ведь сочинишь стихи, Тереза?