Карел Чапек - Рассказы и очерки

Прекрасно. В ближайшие две недели было зарегистрировано пять краж со взломом и стихами, но "Восточный курьер" молчал о них, словно воды в рот набрал. Я, правда, опасался, как бы наш вор, побуждаемый уязвленным авторским самолюбием, не перебрался куда-нибудь в Турновский или Таборский край и не стал там сенсацией для местных щелкоперов. Представляете себе, как бы они обрадовались?

Взломщик был так сбит с толку нашим молчанием, что недели три о нем не было ни слуху ни духу, а потом кражи начались снова, с той разницей, что стихи он теперь посылал по почте прямо в редакцию "Восточного курьера". Но "Курьер" был неумолим. Во-первых, я не хотел вызывать недовольства местных властей, а во-вторых, стихи с каждым разом становились все хуже. Автор начал повторяться, изобретал какие-то романтические выкрутасы, словом, стал вести себя как настоящий писатель.

Однажды ночью прихожу я, посвистывая, как скворец, к себе домой и чиркаю спичку, чтобы зажечь лампу. Вдруг у меня за спиной кто-то дунул и погасил спичку.

- Не зажигать света! - сказал глухой голос. - Это я.

- Ага! - отозвался я. - А что вы хотите?

- Пришел спросить, как там с моими стихами, - ответил глухой голос.

- Приятель, - говорю я, не сообразив сразу, о каких стихах идет речь. - Сейчас неприемные часы. Приходите завтра в редакцию в одиннадцать.

- Чтобы меня там сцапали? - мрачно спросил голос. - Нет, это не пойдет. Почему вы не печатаете больше моих стихов?

Тут я только догадался, что это наш вор.

- Это долго объяснять, - сказал я ему. - Садитесь, молодой человек. Хотите знать, почему я не печатаю ваших стихов? Пожалуйста. Потому что они никуда не годятся. Вот.

- А я думал... - печально сказал голос, - что... что они не хуже тех первых.

- Да, первые были неплохи, - сказал я строго. - В них была непосредственность, понимаете? Своеобразие, свежесть, острота восприятия, настроение, - словом, все. А остальные стихи, милый человек, ни к черту не годятся.

- Да я будто... - жалобно произнес голос, - будто я писал их так же, как и те первые.

- Вот именно, - сказал я неумолимо. - Вы лишь повторялись. Опять в них были шаги на улице...

- Так я же их слышал, - защищался голос. - Господин редактор, когда воруешь, надо держать ушки на макушке, слушать, кто там под окном шлепает.

- И опять в них была мышь... - продолжал я.

- Мышь! - нерешительно возразил голос. - Так в лавках завсегда бывают мыши. Я об них писал только в трех...

- Короче говоря, - перебил я, - ваши стихи превратились в пустой литературный шаблон. Без оригинальности, без вдохновения, без новых образов и эмоций. Это не годится, друг мой. Поэт не смеет повторяться.

Мой гость с минуту помолчал.

- Господин редактор, - сказал он, - да ведь оно завсегда одно и то же. Попробуйте воровать, - что одна кража, что другая... Нелегкое это дело.

- Да, - сказал я. - Надо бы вам взяться за другое ремесло.

- Обчистить церковь, что ли? - предложил голос. - Или часовню на кладбище?

Я сделал энергичный отрицательный жест.

- Нет, - говорю, - это не поможет. Дело не в материале, молодой человек, дело в его творческой интерпретации. В ваших стихах нет никакого конфликта, в них каждый раз дается только внешнее описание заурядной кражи. Вам надо найти какую-нибудь свою внутреннюю тему. Например, раскаяние.

- Раскаяние? - с сомнением сказал голос. - И вы думаете, стихи тогда станут лучше?

- Разумеется! - воскликнул я. - Друг мой, это придаст им психологическую глубину и внутреннюю законченность.

- Попробую, - задумчиво отозвался голос. - Не знаю только, пойдут ли у меня кражи на лад. Понимаете, потеряешь тогда уверенность в себе. А без нее сразу засыплешься.

- А хоть бы и так! - воскликнул я. - Дорогой мой, что за беда, если вы попадетесь?! Представляете себе, какие стихи вы напишете in carcere et catenis! * Погодите, я вам покажу одну поэму, написанную в тюрьме. Ошалеете!

- И она была в газетах? - спросил замирающий от волнения голос.

- Голубчик, это одна из самых прославленных поэм в мире. Зажгите лампу, я вам ее прочту.

Мой гость чиркнул спичку и зажег лампу. Он оказался бледным, прыщеватым юношей - таким может быть и жулик и поэт.

- Погодите, - говорю, - я сейчас найду ее.

И взял с полки перевод "Баллады Рэдингской тюрьмы" * Оскара Уайльда. Тогда она была в моде.

В жизни я не декламировал с таким чувством, как в эту ночь, читая ему вслух знаменитую балладу, особенно строку "каждый убивает как может". Гость не спускал с меня глаз. А когда мы дошли до того места, где герой поднимается на эшафот, он закрыл лицо руками и всхлипнул.