Карел Чапек - Рассказы и очерки

- Оставьте нас в покое! Кто вас звал? - злится муж.

- Да перестань, замолчи, - накидывается на него в безумной тревоге жена. - Не слушайте его, господа: это он просто так.

Комиссар слегка ворчит; впрочем, тут почти нет подозрений.

- Это хорошие жильцы, - кашляет сторож.

И еще одни хорошие жильцы - тут же рядом. Двое стариков, куча детей на полу, лохмотья и тьма тараканов. На постели из-под перинки видны молодые, красивые женские руки, прикрытые рассыпавшимися косами.

- Кто там лежит?

- Это наша дочь.

- А с ней кто?

- Да парень ее, сударь.

- Прописан здесь?

- Да, да, сударь, уже два года.

Молодая пара в постели и не думает просыпаться: спят себе, обнявшись.

- Ребенок чей?

- Ихний.

- Что с ним?

- Не знаю. Прихворнул что-то...

В общем, все в порядке.

Следующий номер.

- Так что - тоже хорошие жильцы, - объявляет сторож.

Открывает молодой человек, очень красивый.

Комиссар просунул голову в дверь. Женщина в постели, больше ничего особенного. Молодой человек провожает удаляющийся полицейский наряд ироническим взглядом. Под таким взглядом поневоле ссутулишься.

Дальше, дальше!

Плохие жильцы. Открывает женщина. Только увидала полицейских - в слезы. Показывает длинный нож: этим, мол, ножом муж только что хотел ее зарезать; потом забрал все деньги и в трактир.

- Кто у вас тут?

- Это мои дети, сударь.

- Сколько их?

- Семеро, сударь.

И опять - вонь, тараканы, жалкие, грязные лохмотья и среди них - детские головки. Господи, сколько этих детей повсюду!

- Теперь вы кое-что увидите, - говорит комиссар и стучит в новую дверь.

Отворяет женщина, но внутрь войти нельзя.

- Сколько вас тут?

- Тринадцать, сударь. Мы двое да одиннадцать человек детей.

Представьте себе комнату в три метра шириной и пять длиной. Мерцающий свет маленькой лампы падает на кучи жалких отрепьев, которые оказываются людьми.

- Берегитесь вшей, - шепчет комиссар.

Обстановка: стул, постель и электрическая плита; стола нет. Комок подкатывает к горлу, как на похоронах. Скорей дальше!

В Шавлиновом доме еще десять семей.

Глядишь на него снаружи - черный, страшный; букет зловония; рассадник туберкулеза; склад ветоши.

И в одном этом доме - больше пятидесяти человек детей!

- Найдется ли во всей Праге трущоба хуже этой?

- В Жижкове, пожалуй, - неуверенно отвечает комиссар. На окраине Жижкова еще хуже. Пойдем в номер двести пятьдесят один.

НОМЕР 251

Полицейский наряд останавливается перед большим многоквартирным домом. Осмотр начинается с подвала; как ни удивительно, и здесь, в подвале - "хорошие жильцы": даже занавески на окнах и коекакие картины на стенах; но тоже очень много детей.

В № 251 - около тридцати семейств, и в каждой каморке почти одна и та же картина: пропасть тараканов, куча детей на полу, старшая дочь - в постели с любовником. Кое-где две-три семьи в одной каморке; из-под одеял, словно какие-то страшные кактусы, торчат рядами ступни. А рядом даже дверь не заперта: входишь внутрь-ни малейшего признака мебели; у одной стены на голом полу, прислонив голову к стене, спят муж и жена под одним рваным отрепьем; и все; даже веревки нет - ни для белья, ни чтоб повеситься.

- Давно они здесь? - спрашивает жандарм у сторожа.

- Да уж три года, почитай.

Еще одна семья. Две пары в одной постели, на полу - около дюжины детей.

- Чьи дети?

- Вот эти наши, эти вот сестрины, а эти, - кивок в угол, - приютские.

Четверо ребят - мальчики и девочки - спят совершенно голые под жалкой периной. Страшно скверный запах. О боже, есть ли предел человеческой нищете?

Во-первых, ни у одного дикого зверя нет, наверно, такой отвратительной, такой убогой норы, какая бывает у человека. Все, что только можно представить себе в смысле бедности, грязи и заброшенности, - все сойдет для несчастного человеческого зверя и его детенышей. Всюду, где жилец - рабочий или мастеровой, помещение имеет приличный, человеческий вид; но вот - люди без определенных занятий, полуподенщикиполубродяги, мелкие воры, пьяницы, безработные, вдовы; весь этот уголовный, хоть и неповинный в этом элемент, - продемонстрировал бы вам такой облик человека, такие формы человеческого бытия, что вы пришли бы в ужас и устыдились бы страшной трещины, расколовшей человечество надвое.

И, во-вторых, там - дети, слишком много детей, Трудно сказать, оттого ли эти люди так чудовищно бедны, что у них на шее столько ребят, либо оттого у них столько ребят, что они так бедны... Возможно, что страшная плодовитость бедноты - результат туберкулеза и пьянства; но если бы вы видели эту безысходную нужду, этих мужчин и женщин, ютящихся попарно под одной тощей периной, тесно прижавшись друг к другу и согревающих друг друга своим телом - слово осуждения замерло бы у вас на устах.