Арне Гарборг - Мир

К низу от гряды холмов на южном склоне лежали возделанные участки земли, поля, луга и коровьи выгоны, изрезанные вдоль и поперёк каменными изгородями. Распаханные участки доходили до реки и торфяных болот, к югу от них тянулась Рамстадская пустошь, широкая и чёрная, до самого горизонта.

По склону холмов Брекке на западе неслась белым потоком река Скаре, яростно шумя, вращая колёса мельниц и водяных машин, а дальше извивалась тихим ручейком, протекая через болотца прямо к усадьбе Хове. Там она огибала гряду холмов, и её течения хватало обитателям усадьбы, чтоб поставить мельницу. Энок держал свою мельницу подальше к северу от своей целины, где кончалась запруда, на сооружение которой ушло целое лето.

Здесь Энок сушил и молол зерно.

Погода выдалась мерзкой: падал крупный, обильный дождь со снежными хлопьями. Зябкой и одинокой казалась мельница. Вокруг неё вересковая пустошь была усыпана маленькими круглыми холмиками; дальше к северу — болота и озёра Хейаланда, окружённые жёстким, длинным камышом. Чуть ниже, посреди равнины, находилась усадьба Хейаланд, старая и потемневшая; дома и постройки словно пытались заползти под землю, спрятаться под своими низкими торфяными крышами. С давних времён говаривали, будто здесь водились привидения — после того как один из обитателей усадьбы повесился. И больше ничего вокруг — только пустошь и болота, болота и пустошь, и среди них — россыпи домиков, выглядывающих из-за холма и словно прячущихся за ним. Сквозь дождевую завесу проглядывали усадьба Осе и белая церковь на северо-востоке.

К вечеру распогодилось, холодно-серое небо прояснилось, засияло стальным блеском, бледно-голубые облака плыли над морем к западу. Воздух наполнился шумом речной воды.

Энок чувствовал слабость; мысли о Наполеоне не покидали его весь день. Он молился неустанно, но молитвы не помогали; ему всё время мешали посторонние мысли. Теперь Наполеон горел в адском пламени, но, возможно, он умолял Авраама позволить ему вернуться сюда, чтобы свидетельствовать о своих знакомых; подумать только, вдруг он всё-таки вернулся! Мы все так безразличны и уверены в своей безгрешности, что за нами, пожалуй, стоило понаблюдать. Да, это против Писания, но подумать только, вдруг Наполеон-таки вернулся? Вдруг он стоит сейчас за дверью…

Энок запер дверь, зажёг лампу и вверил себя во власть Господа. «О, если б Ты только был со мной! Тогда б не было никакой опасности!»

Мельница была большая, разделённая надвое: у входа располагалась сама мельница, а внутри — сушилка, где и находился Энок. Каждый раз, когда он выходил оттуда и попадал в холодную комнату, белую, как мука, где по стенам бродили причудливые тени от лампы, — его пробирало холодком. Подумать только, вдруг там кто-то сидит на ящике с мукой?

Снаружи послышались шаги. Энок отчётливо расслышал, что там кто-то ходит. Кто это мог быть? Энок подождал — никто не входил. Наверно, там никого не было… «Милый Господь Бог, будь со мной, избавь меня от всего недоброго…» Нет, там кто-то опять ходил. Отчётливые, тяжёлые шаги. Эноку ничего не оставалось как выглянуть; он взял лампу и толкнул входную дверь. Нет. Никого. Только шум речной воды, словно крик, — долгий, повизгивающий, как будто предупреждение. Энок укрылся внутри и запер дверь, но снаружи кто-то ходил и ходил.

Но ведь никого там не было! Энок сыпал зерно, сколько было сил, не желая больше ничего слышать. «Бережёного Бог бережёт». Неужели сам дьявол ходил там? Злые силы как будто опасались, что Энок может вырваться, уйти от них — и пытались забрать его, пока ещё есть время.

В сушилке трещало и скрипело, потихоньку, помаленьку, как будто кто-то стонал: «Аай, охх… аай, охх…» Что такое случилось с мельницей? Она скрипела и вскрикивала, словно хотела рассыпаться на кусочки. Энок заставил себя выглянуть за дверь. Нет, там никого не было. Пожалуй, Энок мог бы и закончить с зерном, муки уже было достаточно. Но ящик наполнился до краёв, Эноку пришлось даже отбавить немного. «Ах, ой; ах, ой». Диву даёшься, чего только не услышишь в одиночестве! Там снаружи опять кто-то ходил. Не слушать его! Если это люди — они войдут, а если что-то другое — оно не имеет власти над Эноком. «Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя Твоё, да приидет царствие Твоё…»

И тут сквозь шум и гул мельницы прорезалось жуткое пение: «В Геенне огненной», «В Геенне огненной», — Энок отчётливо слышал это. А сушилка стонала и стонала, тихо и приглушённо: «Ох, ой; ох, ой»; «В Геенне огненной»; «Ох, ой; ох, ой»; «В Геенне огненной»…» Энока взял страх, он весь покрылся холодным потом; нехотя, бессознательно он схватил заслонку и остановил мельницу.