Дмитрий Остров - Перед лицом жизни

Вечером Иван Петрович напоил Марфу чаем и открыл окно. На линии пели рожки, над окном висела луна и своим светом пересекала горницу пополам.

— Ваня, ты видишь? — спросила Марфа. — Ты посмотри туда!

— Куда?

— Наверх, Ваня.

— Тебе чего-то снится, Марфа, — сказал Сухоруков.

Но Марфе ничего не снилось, ей просто хотелось сказать, что вот она прожила большую жизнь, без отдыха, без одобрения, и только перед смертью заметила, что на небе есть луна.

Пыльные полосатые верстовые столбы были теплы от солнца. Деревянный мост, пахнущий плесенью, висел в чаду за сверкающими шинами нашего тарантаса. Тарантас прыгал и проваливался в глубокие снарядные воронки.

Я сидел рядом с Гиацинтовым — работником нашего укома.

— Со мной нехорошо, — сказал он. — Ты понимаешь, у меня малярия.

У разрушенной паровой мельницы мужик, который нас вез по наряду, решил поить лошадь. Веселые, сытые, оглушительные и торжественные, как свадьбы, гусиные вереницы гоготали и покачивались в воде.

Гиацинтов вылез из тарантаса. Он пошел в поле, принес пригоршню васильков и вложил их в страницы тяжелого Евангелия.

— Зря ты интересуешься этим цветком, — укоризненно заметил мужик. — Наша обыкновенная свинья чихнуть не пожелает на такой цветочек.

— При чем здесь свинья? — спросил Гиацинтов.

— А все при том же, — сказал мужик. — Я вот с самого города жизни тебя учу, а ты ничего не понимаешь.

— Я больной, — тихо сказал Гиацинтов.

— Это видно: цветочками интересуешься. Этот цветок высасывает душу из хлеба, а ты его, синего подлеца, в книжку кладешь.

Мужик укоризненно посмотрел на Гиацинтова, но тот промолчал, потому что в то время нельзя было спорить с человеком, который везет тебя мимо таких деревень, которые кишели и тайными и явными антоновцами.

Я лег на землю и закрыл картузом лицо. Гиацинтов стоял на берегу в хромовых сапогах, в помятых галифе, положив локоть на грязную парусиновую кобуру. Он ехал на диспут с попом и сейчас думал о том, как бы удобнее и вернее припереть его к стенке. Он знал, что церковный староста, старухи и кулаки восстанут против него и будут утверждать, что бог создал мир в шесть дней. На седьмой день бог отдыхал, он лежал под яблоней, в деревянных китайских сандалиях, белоголовый и завернутый в голубые простыни от бороды до пят. Тогда в раю на ветках кричали попугаи, они раздражали бога, и ангелы длинными шестами изгнали их в Африку. За ними вылетели Адам и Ева, они стали жить прекрасной плотской жизнью на земле. Но это тоже богу не понравилось, и всемогущий старик задумал грандиозный потоп.

— Я тебе дам потоп, — сказал Гиацинтов и, сутулясь, неожиданно выпустил в небо полный заряд из белого никелированного револьвера.

Солнце спряталось за спиной Гиацинтова. Его трясла малярия. На том берегу сидел мальчишка в зеленой домотканой рубахе, и на коленях его лежал картуз, наполненный теплыми вишнями. Дальше, за выгоном, в полуразрушенном палисаднике стояли вишневые деревья, словно развернутые знамена.

Я встал с земли, Гиацинтов повернулся ко мне и что-то виновато забормотал. Он увидел мужика, прислонившегося к тарантасу, равнодушного и строгого, сталкивающего прокуренным ногтем муравья с ладони.

— Стреляешь? — спросил мужик и посмотрел на Гиацинтова. — Бога небось достаешь?

— Достаю, — похвастался Гиацинтов и пошел к нам, задыхаясь от озноба и жары.

Мы сели в тарантас на сложенный брезент и за поворотом увидели рощу, отступающую от обрыва. Кирпичная церковь, белая и высокая, спускалась со своей Голгофы и шла нам навстречу по мерцающим зеленям. По обеим сторонам дороги стояли хлеба. Прямо по ржи к далекой деревенской околице тупо брела корова с деревянной колодкой на рогах.

К нам навстречу из деревни выехали антоновцы. Они были в длинных зипунах и ехали мелкой рысью, не соблюдая никакого интервала. Я быстро спрятал свои документы и заставил Гиацинтова как можно быстрее засунуть в торбу кобуру с револьвером.

— Ребята, — сказал мужик, — смотрите не выдавайтесь, а я вас не выдам. Я ведь догадываюсь — вы комсомол, а они таких не любят.

Первым подъехал к нам молодой парень в черном купеческом картузе, неумело размахивая тупой и тусклой шашкой.

— Слезай, — скомандовал он, — чего как господа развалились?

Мы слезли, нас обыскали, а с Гиацинтова сняли сапоги и стали делить эти вещи между собой.