Дмитрий Остров - Перед лицом жизни

— Капитан, — тихо сказал он, — давай фонарик.

Откопав сундук до половины, Радыгин вынул финский нож и долго не мог попасть концом лезвия в замочную скважину. Наконец сундук открылся.

Обернутые в слинявшие полоски, десятитысячные пачки выглядели очень буднично, как старые детские книжки, сваленные в сундук.

— Ну, как там дела, Паша? — нетерпеливо спросил капитан.

— Открыл, — сказал Радыгин и вылез из ямы. Он приготовил два пустых мешка, передал их Ливанову и устало опустился на траву.

Пока капитан складывал деньги в мешки, Радыгин молча смотрел на небо, ни о чем не думая и ощущая только единственное желание — как можно дольше пролежать на земле. Но вскоре это оцепенение прошло.

Теперь он уже без малейшего удивления принял от капитана мешки с деньгами и подумал о том, что эти миллионы непременно надо просушить на солнце, чтобы убить в них неприятный запах тлеющего кизяка.

Взвалив мешок на плечо, он услышал капустный хруст отсыревших пачек и тихий смешок капитана, который шел с таким же мешком и еле поспевал за Радыгиным.

Они обогнули деревню и оказались опять на дороге, среди полей, залитых лунным светом. Был час ночи, дул легкий холодный ветерок и осторожно перебирал рожь, трогая каждый колосок отдельно.

Радыгин шел теперь рядом с капитаном, не замечая ничего вокруг. Его осунувшееся лицо приняло надменное выражение, и он ясно понимал только одно — что в его мешке шевелятся деньги.

Вспомнив свои мечты о жалких кронах, Радыгин фыркнул и с остервенением перебросил мешок на другое плечо. Ему было приятно нести такую тяжесть, ощущать ее теплоту, вслушиваться в капустное похрустывание пачек и твердо сознавать, что это не какая-то тысяча крон, а полтора миллиона прижимались к его плечу.

До рассвета они должны были пройти двенадцать километров и свернуть с большой дороги на старую, заброшенную тропу, ведущую к Шрейдовскому лесу.

Капитан торопил Радыгина, боясь, что утро застанет их на открытом месте, но опасения были напрасны, они благополучно добрались до тропы к самому началу рассвета. Потом они пошли лесом, и только когда совсем стало светло, они забрались в глухой кустарник и с величайшим облегчением сбросили с плеч мешки.

Как ни сильна была усталость, долго не удавалось заснуть. Что-то необыкновенно приятное было в прохладном утре, в пробуждении леса, словно весь этот распрямляющийся мир только что промыли ключевой водой. Неторопливо с веток осыпалась роса, а где-то на вершинах сосен еще сонными голосами пели птицы.

— Как хорошо, — сказал Радыгин. — Отчего это так получается: когда сладким даже и не пахнет, а вся душа у тебя в меду? Почему мне так хорошо, товарищ капитан?

Ливанов приподнялся и внимательно посмотрел в повлажневшие глаза своего спутника.

— Послушай, Паша, — мягко сказал он, — счастье настоящего человека всегда измеряется его делами. Чем больше он сделает нужных дел, тем легче будет жить. Вот сейчас одно наше дело подходит к концу, может быть, поэтому тебе и хорошо.

— Может быть, и от этого, — согласился Радыгин. — Вот люди тыркаются из угла в угол. Носятся по всей земле и всё счастья ищут. Одни думают, что счастье в деньгах… другие ищут в женщинах, а третьи — в пенсионном покое на старости лет. Ну, а вот по-твоему — в чем же заключается счастье?..

— По-моему, в молодости, — сказал капитан. — В движении к какой-то большой цели. Все эти люди, которые думают только о себе, вряд ли могут быть счастливыми. А впрочем, я не знаю. Я никогда не думал, что истинное счастье может заключаться в деньгах или в женщине, как бы она хороша собой ни была.

— Но ведь есть же такие барышни, товарищ капитан. Поглядишь на нее — и конец. Про все забудешь.

— Наверно, есть и такие. Только нам сейчас не до барышень.

— Но ведь я не про себя… Я говорю, как в книгах пишут. Читал я в одном рейсе такую книжку. Будто бы он и она накопили капитал, а потом уехали на необитаемый остров. Ну и, конечно, жили счастливо.

— Вранье, — сказал капитан. — Как же они могли жить там без людей и чувствовать себя счастливыми? Да они от одной скуки через три года перегрызли бы друг другу горло.

— Может быть, и перегрызли бы… Не знаю. Темный я, товарищ капитан.

— А по-моему, ты хитришь, — заметил Ливанов и сел против Радыгина. — Темный? Был бы темным, черта с два ты бы так хорошо воевал. Не ради себя же ты оказался здесь. Тебе больно видеть родимый край, потому что в нем живут хуже, чем в тюрьме. Ты не хочешь этого?