Дмитрий Остров - Перед лицом жизни

Это было странное чувство, никогда раньше не шевелившееся в его душе, и вот теперь, оттого что оно пришло, он обрадовался за самого себя, за то, что в нем пробуждалось обычное человеческое желание положить к подножию обелиска охапку зеленой травы.

Радыгин снял пилотку и остановился у могилы разведчика Кондрашова.

Он хорошо знал этого человека, никогда не унывающего, доброго и такого светлого, что посидишь около него хотя бы минуту — и сразу же почувствуешь, как хорошо и легко становится у тебя на душе.

Бывают же такие удивительные люди, в смерть которых никогда нельзя поверить.

Ни холмики, ни обелиски, ни белые дощечки с тщательно выведенными надписями никогда не заставят вас поверить в смерть таких людей, и они будут жить в вашем сознании, как бы вы ни пытались убедить себя, что их нет на свете.

О Кондрашове было написано, что он пал смертью храбрых, и действительно он был очень храбрым человеком и, пожалуй, самым жизнерадостным на земле.

Это был великий мастер, умевший творить чудеса с пулеметом, из которого он легко выжимал разнообразные ритмы, за что и был прозван Шопеном.

Он воевал отчаянно и легко, а умер тяжелой смертью, от раны в живот.

И когда он лежал в гробу, то всем казалось, что он заснул, неудобно завалившись затылком вниз, и тогда Радыгин принес свою подушку и осторожно положил ее под голову Кондрашова.

А вот и могила Саши Томилина. Он не верил, что его могут убить. Его положили рядом с Сергеевым, любившим поспорить, а чуть левее лежал Каратыгин, на которого Радыгин однажды очень рассердился за жульническую игру в домино.

У Рябинина Радыгин всегда брал в долг то деньги, то конверт, то пачку папирос и горячо клялся вернуть все это на следующий же день, но никогда ничего не возвращал.

В печальном раздумье бродил Радыгин среди могил. Он никак не мог понять трагических слов на белых деревянных дощечках: «Пал смертью храбрых», «Погиб в бою», «Вечная память», «Вечная слава».

Луна освещала эти слова, но они словно не имели никакого отношения к погибшим, потому что все эти люди продолжали жить в сознании Радыгина.

И вдруг из зыбкого, серебристого простора ночи донесся глухой звук, и Радыгин услышал шорох тяжелого снаряда, летевшего в сторону гвардейской батареи, расположенной по соседству с разведчиками.

Он знал, что это начало артиллерийской дуэли, и всегда с замиранием сердца следил за борьбой, по-мальчишески радуясь, если немецкая батарея умолкала первой.

Радыгин никогда не прятался, какой бы силы ни были артиллерийские налеты, но сейчас он почувствовал желание укрыться и лег за холмик, с нетерпением ожидая конца дуэли.

«Ишь как зашевелились, не спится им, чертям», — с желчью подумал Радыгин, понимая, что ему надо теперь остерегаться и беречь свою жизнь ради того дела, которое ему предстоит совершить вместе с капитаном Ливановым.

Когда рвались снаряды, Радыгин ощущал колебание земли и ничего особенного не испытывал, а только хмурился от свиста осколков, словно кругом хлестал душный ливень с ослепительной грозой.

Еще издали Радыгин заметил повара Евдохова. Тот шел бодро, не обращая внимания на разрывы, но когда били наши гаубицы — пригибался и прижимал пустые тарелки к животу.

Увидев лежащего человека, повар прибавил шаг и резко остановился в великом изумлении.

— Ай да моряк, ай да герой, — сказал Евдохов, торжествуя, — ты бы хоть мертвых постыдился, клешник.

— Пошел ты к… — поднимаясь с земли, с ожесточением произнес Радыгин и чуть раскачивающейся походкой направился к своей землянке.

Он лег на нары и стал наблюдать неторопливые сборы товарищей, которым внезапно было приказано произвести сегодня ночью разведку боем с огневых рубежей Ижорского батальона, и когда он проводил разведчиков, то почувствовал себя как-то неуютно, разглядывая опустевшую землянку, тускло освещенную трофейной немецкой плошкой.

Он зажег еще одну плошку и, открыв дверь, сел на порог, думая о том, кто же из ушедших не вернется сегодня.

Он вслушивался в одиночные выстрелы ночных снайперов, в редкие пулеметные очереди, в звуки какого-то самолета, пролетевшего очень низко над передним краем.

Сейчас, всматриваясь в небо, освещенное лиловыми вспышками ракет, Радыгин ожидал начала операции с таким томлением, какого он никогда бы не испытал, если бы находился вместе с теми, кому надо было начинать этот бой.

Почти до рассвета Радыгин промаялся у порога, а потом лег на нары и заснул, так и не услышав боя.