Дмитрий Остров - Перед лицом жизни

— Извините, но, пока существует счет, мы обязаны получать. Было бы, конечно, неплохо дотянуть до бесплатной жизни, но мне не дотянуть.

— Похоже на это, — сказал Линевский, — а впрочем, кто знает. Тогда таких, как вы, будут только выставлять в музеях, в отделе «Осколки капитализма».

— Все-таки это тоже работа, — сказал Иван Гаврилович. — А кто любит труд, того и люди чтут.

— Конечно, но труд бывает всякий. Недаром же и платят за него по-разному.

— А я за деньгами не гонюсь. Сколько стою, столько и получаю.

— Так ли это? Хитрите, молодой человек. Ох, как плохо хитрите. Я вас насквозь вижу. Что вы мне подсовываете? Учтите. Я достаточно хорошо разбираюсь в математике.

Линевский постучал указательным пальцем по столику и окинул сердитым взглядом застывшую фигуру старого официанта.

Тот стоял с опущенными глазами, не зная, шутит ли посетитель или говорит всерьез.

— Ну, что же вы молчите? — спросил Линевский. — Небось в бога веруете, а сами делаете черт знает что.

— Я ничего не делаю. Жду, пока вы перестанете говорить такие слова.

— А какие же вам надо говорить? Вы хотели меня обсчитать да еще услышать за это спасибо. Ну и порядки!

Иван Гаврилович отступил на шаг и от удивления даже обронил салфетку, а Линевский качнулся и, откинувшись на спинку кресла, грозно нахмурил брови, ожидая ответа. Но официант молчал.

— Отлично, — сказал Линевский, — но я все-таки интересуюсь, на сколько же вы хотели обсчитать немножко выпившего человека.

— Вы обижаете меня, гражданин. Потрудитесь проверить.

— Я уже проверил.

— Тогда я не понимаю, чего вы от меня хотите? Не верите мне — дайте администратору, пусть он проверит.

— Все вы тут одним миром мазаны.

— Ну, это уже лишнее. Про всех так говорить нельзя. У нас работают всякие, и есть даже партийные.

— Воображаю этих членов партии. Ну, вот что, молодой человек, возьмите счет и сейчас же его перепишите, а затем извольте извиниться.

— Не за что, — с тоской сказал Иван Гаврилович, — я и без извинения не так уж плохо свои шестьдесят три года прожил. За что вы повышаете на меня голос? Смотрите, публика уже обращает внимание, а я на работе. Понимаете, на работе. Что ж вы думаете, мне не дорога моя репутация?

— Думаю, что нет, — сказал Линевский, — если вы мне не хотите уступить. Ну, ладно. В таком случае пеняйте на себя. Сию же секунду ведите меня к директору.

В кабинете директора Линевский успокоился. Ему стало даже жаль старого официанта, который стоял у стены и молча наблюдал за посетителем.

«Боже мой, как все это мелко, — подумал Линевский. — За каким чертом я пишу жалобу на старика? Ведь счет-то, пожалуй, правильный». Он повернулся лицом к Ивану Гавриловичу, уверенный в том, что встретит просящий взгляд старого официанта, но вместо этого Линевский увидел в глазах старика презрение. Старик смотрел на Линевского в упор и не опустил глаза, когда их взгляды встретились.

«А, решил не сдаваться, — подумал Линевский. — А я-то жалею такого дурака».

Он сел поудобней, и, пока он писал жалобу, Иван Гаврилович прислушивался к биению своего сердца, и ему казалось, что это биение слышит даже директор и неодобрительно качает головой.

— Вам надо успокоиться, Иван Гаврилович, — сухо сказал директор. — Идите в официантскую, а мы здесь проверим счет и разберемся без вас. Ну, идите…

Он лежал в пустой официантской на диване и тяжело дышал. На его выбритом морщинистом лице с впалыми щеками и заострившимся носом время от времени проступал пот.

Тогда Иван Гаврилович прикладывал салфетку ко лбу, закрывал глаза и опять прислушивался к биению своего сердца. Оно работало угрожающе, то замирая, то шумно ворочаясь в груди.

«Ишь как ты разбаловалось! Ну-ну, хватит озорничать», — подумал он и хотел подняться с дивана, но не смог.

Обида на посетителя снова вспыхнула в душе старого официанта.

Если бы подобный случай произошел лет десять, двадцать или сорок тому назад, то Иван Гаврилович вряд ли принял бы оскорбление так близко к сердцу, потому что, по его мнению, и жизнь и люди тогда были хуже и грубей, и поэтому им многое можно было простить. Но теперь, когда он отвык от незаслуженных обид, в его ушах все еще звучали слова Линевского, звучали слишком оскорбительно, и как ни старался Иван Гаврилович притвориться, что ничего не случилось, — это ему не удалось.

Давно уже так тяжко никто не обижал его.

В дореволюционную пору владельцы ресторанов хоть и презирали Ивана Гавриловича за честность, но охотно держали такого официанта, зная, что из-за него никогда не будет никаких неприятностей.