Борис Никольский - Непобедимая

Они прошли передо мною — все тридцать четыре. Но, дьявол забери, резкого различия в их походке я не заметил. Они прошли, тупо глядя куда-то перед собой, точно меня здесь и не было. Я приказал им еще раз совершить эту прогулку. Очень хотелось подойти к Каревой и небрежно сказать:

— Рад с вами познакомиться, фрау генеральша! Машина подана, прошу вас оказать мне честь — разделить мое общество!

Но анализ походки не принес успеха. Я видел, что дело затягивается. Неужели эта генеральша настолько хитра, что поняла мой замысел и подделалась под походку остальных? Ну что ж, с хитрым противником бороться интереснее! Тем более, если заранее знаешь, что останешься победителем. Я размышлял недолго: походку подделать легко, а руки? Руки деревенской бабы — и руки женщины-врача… Что общего? Ничего! Придется рассмотреть шестьдесят восемь ладоней, но зато генеральша будет сегодня же доставлена в кабинет штурмбаннфюрера, а я получу право на дополнительную посылку родным в Штеттин.

— Пусть каждая из этих баб подойдет ко мне! — приказал я.

А немецкий-то офицер приказал нам по очереди подходить к нему. Стали бабы к нему подходить, а он каждую за руки хватает и носом своим близоруким в них тычется, чего-то высматривает.

Я, конечно, рядом с дочкой стою. Она мне шепотком:

— Чего трясетесь, маманя? Не первый снег на голову…

А как не трястись, когда такое дело…

С краю Наталья Филипповна стояла. Ей первой и пришлось подходить. Смелая была баба. Идет к фрицу не спеша, на него не глядит, будто о чем-то своем думает. Подошла, остановилась, мы все ждем, что дальше будет.

— Руку! — приказывает немец.

Протягивает ему Наталья руку, ладонь лодочкой, будто здороваться собралась. Фриц очкастый руку схватил, ладонь наружу вывернул, через очки рассматривает. Некоторые бабы не выдержали, хохотнули, — дескать, смотри, какая цыганка приехала, по ладошке гадает. Фриц того смешка не заметил, а Петрович бороденкой взметнул: не до смеха, мол, плакать не пришлось бы!

Позыркал фриц на Натальину ладошку, потом приказывает ногу на колесо поставить. Поставила Наталья ногу на ступицу, говорит с усмешкой:

— Не взыщите, ноги-то не шибко чистые: обувку всю сносила, мыла тоже не купишь…

Не знаю, разобрал ли фриц, что она сказала, а только приказал ей отойти в сторону. Вторая, третья баба подходит к нему, и с ними такая же комедь. Мы стоим, никак не поймем, чего он там на руках-ногах такое выискивает.

Тут как раз и настал мой черед. Подошла я к немцу, сую руку ладонью вверх — на, смотри, гадай!

Немец повернулся к Петровичу, спрашивает:

— Кто такая?

Петрович докладает:

— Правдина Анна. До войны телятницей в колхозе работала.

Стал фриц ладонь мою рассматривать. Провел пес рыжий пальцем, пощупал мозоли, глянул на мои ноги, что исполосовали синие жилы, и сразу головой мотнул — отходи, значит.

И надо же, тут как раз из двора Татьяны корова вышла — Красуля. На всю деревню только одна корова уцелела. Вышла и прямым ходом к телеге, к оглобле, значит, где сено для лошади привязано. Подошла и давай сено хрупать, своя-то солома надоела.

Я от немца отошла, стала где положено, сама глаз с дочки не спускаю. Ее черед подходит. А немец уже уставился на нее, гадюка.

— Следующий! — кричит. И стал протирать очки свои квадратные.

Я подошла к немцу, он прямо впился в меня своими белесыми глазами.

— Кто? — спрашивает старосту.

— Правдина Дарья. В колхозе дояркой работала.

— Руки!

Я вытянула руки вперед, точно на уроке гимнастики.

Не знаю, долго ли фашист рассматривал и ощупывал мою ладонь. Наверно, три-четыре секунды. Но мне они показались бесконечными. Руки у меня задрожали. Немец заметил это, усмехнулся, его глаза стали еще светлее.

— Дрожишь! — сказал он. — Зо! Делай ладони наоборот!

— Как это? — спросила я, потому что не поняла, чего он хочет.

Стоявший рядом Петрович пояснил:

— Господин офицер приказуют тебе держать руки ладонями вниз.

Я выполнила приказ и, впервые за долгое время, сама взглянула на свои руки. Какие они грубые, некрасивые!

Немец разглядывал сквозь очки мои пальцы и вдруг стиснул с такой силой, что я едва удержалась от крика.

— Ноготь! — сказал он и ощерился.

— Что «ноготь»? — спросила я и заметила, что от боли ногти мои побелели.

— Ноготь! Ноготь! — твердил он, продолжая сжимать мою руку. Где грязь под твои ногти? Ты не имеешь грязь под ногти! Все баба имеют грязь, а ты — нет! Ты не есть деревенский баба! Отвечай, кто ты есть?