Паскаль Рютер - Барракуда forever

Целую.

Леонар

Прошло несколько недель.

Во время переменок мы высматривали Наполеона, ждали, когда он выглянет в окно. Он слабо махал нам рукой. Его лицо стало тонким, как лезвие ножа, взгляд беспорядочно метался, словно пламя свечи. Он протягивал к нам руку, сжав кулак, и мы отвечали тем же.

Мы им восхищались.

Он улыбался нам из-за стекла, прозрачного, как время. Пусть даже он оказался взаперти, пусть его империя стала совсем крошечной, он по-прежнему, как и всегда, оставался пиратом, и глаза его горели непокорно, и этого было не изменить.

— Знаешь, он устраивает в коридоре боксерские поединки! И играет в боулинг!

— Ого!

— Он до двух часов ночи тренирует команду клодетт. И…

— И?..

— И он всех достал! Чихал он на любую тюрьму!

— И я тоже! — воскликнул Александр.

— И я тоже!

— Как хорошо! Возьми еще один шарик! На, бери!

Наполеон устроил в заведении такой адский кавардак, что директриса с черным пучком вызвала моих родителей.

— До двух часов ночи “Александрия, Александра” и “Нелюбимый”, выплясывающие клодетты… это уже предел.

— Я вас предупреждал, — заметил отец.

— Подождите, я еще не закончила. Его барракуда, у которой разыгрался аппетит, так что его до утра не унять, — конечно, безобразие, но это еще можно пережить. Я не против фантазии. — Она немного помолчала, сцепила руки и продолжала: — Все было ничего, в рамках допустимого. Но сегодня он перешел все мыслимые границы, и тут уж я не стерпела: нет, нет и еще раз нет! Я люблю стариков, но… Все-таки существуют правила, их надо соблюдать. Какие-то нормы, если хотите.

— Он с правилами не в ладу, это верно, — согласился отец.

Сговорившись с еще пятью крепкими стариками, он запер инструктора по плаванию в раздевалке бассейна.

— Но сначала они стащили у него плавки, — уточнила директриса. — Пришлось беднягу инструктора к психиатру везти. Но это еще цветочки, только начало… Они украли в столовой помидоры… знаете зачем?

Мы с родителями покачали головой.

— Чтобы швырять ими в аккордеониста, который приходит развлекать их по средам. Двадцать лет он так мило нам играл, всем нравилось, но появляется ваш отец, и — бац! — в беднягу летят помидоры.

— Понимаете, аккордеон некоторым действует на нервы, — осторожно заметил отец.

— Теперь им подавай поп-музыку и регги. Чтоб зажигать! Они теперь все требуют комнаты на двоих, постеры Боба Марли и хотят курить марихуану… Нет и еще раз нет. Ваш отец переходит все границы. Ведь это он — предводитель! Гуру! Лидер!

— Ну конечно, император! — пробормотал отец.

— Именно. Его товарищи так и зовут его императором. Или адмиралом в те дни, когда у них бассейн.

Последние страницы своей книги Наполеон заполнял огненными строчками. Меньше чем за месяц он внес в мирную жизнь “дома дружелюбного общения” дух мятежа, счастья, энергии, это было его наследие, о котором будут вспоминать еще много лет после того, как закончится его земной путь.

На следующий день после этого разговора отец, вняв настоятельной просьбе директрисы, решил провести с дедом разъяснительную беседу.

— В додме етом лишкомс номго равил, — обронил Наполеон, — а я не блюлю равила.

— Слишком много правил? — задохнулся отец. — А инструктор по плаванию, с которым ты так ужасно обошелся, тоже навязывал тебе слишком много правил?

— Я повзолил мня деоптирровать не ля того, тобыч в дове рабахтаться.

— Во-первых, повторяю: перестань говорить, что тебя депортировали. Во-вторых, плавание полезно для здоровья. Тебя заставляли делать упражнения для твоего же блага. Ты понимаешь? ДЛЯ ТВО-ЕГО БЛА-ГА!

Наполеон пожал плечами:

— То ты рикчишь? Я не лгухой.

— Я не кричу, а объясняю.

— Он дразражал ня всоими палеордовыми плавками.

— Да при чем здесь вообще эти леопардовые плавки, на кой они тебе сдались?

Лицо деда внезапно осветилось лукавой улыбкой. Он вытянул указательный палец, поманил отца к себе и стал что-то шептать ему на ухо. Отец внимательно слушал, потом в ужасе отпрянул:

— Что ты такое говоришь? Что у него малень… Слушай, папа, что ты несешь? Я и правда никогда тебя не пойму.

— Знаю. Мы ингокда ругд ругда не монипали. Охтя…

— Охтя, тьфу, хотя что? — спросил отец, поднявшись на цыпочки.

— Хотя ничего. Включи радио. Сейчас начнется “Игра на тысячу евро”.

Прозвучали три серебристых звоночка — сигнал к ежедневному перемирию. Динь-динь-динь.

На четверть часа все в жизни вернулось на свои места.