Паскаль Рютер - Барракуда forever

Молчание.

— Сказал, что империя в опасности и он будет говорить только со своим главнокомандующим? Да, я знаю, кого он имеет в виду. Экстренное заседание штаба?

Мы разбудили Жозефину среди ночи. Отец сочинил историю, будто его банк ограбили и ему нужно срочно возвращаться. Она пошла нас провожать: стоя на верхних ступеньках крыльца в старомодном халате, с растрепанными волосами, она напоминала странное мифологическое существо.

— Мы позвоним, Жозефона, как только доберемся до телефина, — прокричал отец. — То есть наоборот.

Отец гнал изо всех сил. Машина мчалась сквозь ночь. Я засыпал, потом вздрагивал и просыпался. Удивительно, но я чувствовал себя прекрасно и хотел, чтобы это путешествие никогда не кончалось.

Я выходил вместе с отцом на заправках, когда он хотел передохнуть и выпить кофе, чтобы не уснуть за рулем. На одной из них — было уже раннее утро, нам оставалось проехать последнюю сотню километров — он разбил автомат, который проглотил монету, не выдав кофе. Подошли два амбала охранника с нашивками на рукаве “Служба безопасности”, хотя на самом деле от них самих исходило ощущение опасности. Один из них обратился к отцу:

— Ну что, мужик, на неприятности нарываешься?

Разговор пошел на повышенных тонах, и я подумал, что сейчас они начнут драться. Отец начал раскачиваться, перенося вес с ноги на ногу и прикрывая кулаками подбородок. Охранники с легкой насмешкой посматривали на него. Я взял отца за локоть:

— Пойдем, папа, они ничего не понимают в боксе.

— Ты прав. Ничего не понимают!

В тот момент, когда раздвижная дверь открывалась перед нами, отец обернулся:

— Недотыки несчастные!

Мы со всех ног помчались к машине и рванули с места.

Вскоре мы свернули с шоссе. Мы уже почти приехали, когда отец резко затормозил: посреди дороги стояла белая коза и смотрела на нас большими ласковыми глазами. Грациозная и хрупкая, она несколько секунд раздумывала, прежде чем, изящно переступая ногами, чуть враскачку отправиться дальше. В голове у меня звучали мамины слова, произнесенные в боулинге: “Все хрупкое красиво”.

— Теперь твоя очередь! — сказал мне отец, останавливая машину перед домом Наполеона.

Спасатель все еще был там, кофе, стоявший перед ним, остыл, а сам он спал, завернувшись в большое клетчатое одеяло. В доме стоял запах гари, кухня была вся черная как уголь. Медленно, вперевалку подошел Баста и растерянно заглянул мне в глаза. Похоже, он все понимал. Посмотрев на меня, он улегся на бок.

— Я главнокомандующий, — сообщил я спасателю.

— Интересная у вас армия, — заметил он.

Едва увидев Наполеона, я почувствовал то, что предпочел бы не чувствовать никогда: он показался мне очень старым. Передо мной был древний старик, и та же тоска, что охватывала меня во сне, скрутила мне живот. Над ним нависла угроза.

Несколько мгновений я чувствовал себя прозрачным: он явно не узнавал меня. Его взгляд ощупывал мое лицо, пытаясь отыскать на нем воспоминание о ком-то, кого он где-то раньше встречал, но позабыл имя.

Кран подтекал, и каждую секунду с раздражающей четкостью метронома капля воды разбивалась о раковину: кап-кап-кап.

И мне чудилось, будто эти капли отсчитывают время. Вдруг он поманил меня к себе и прошептал на ухо:

— Я припрятал камамбер. Только ему не говори. — И, заметив мою растерянность, пояснил: — Спасателю… Он за камамбером и явился. К счастью, я его сразу засек. Ты бы видел его рожу, когда он открыл холодильник! Чуть каску свою не проглотил! Пойди погляди.

Задорно на меня поглядывая и предвкушая веселье, он пошел за мной на кухню. Она выглядела зловеще — все стены были густо покрыты сажей. От резкого запаха горелого пластика першило в горле. Я открыл холодильник и прыснул. Повернувшись к деду, я спросил:

— Зачем ты все свои трусы засунул в холодильник? И почему у тебя их так много?

Их было не меньше сотни, и все разложены ровненько в стопочки.

Услышал ли он мой вопрос? Нахмурившись, он уставился в потолок и пробормотал:

— Здесь нужно все покрасить…

— Послушай, я про трусы — почему они здесь? — настаивал я.

— Почему? Да чтоб она помучилась.

— Кто? — спросил я. — Я ничего не понимаю, ты же видишь.

Он расхохотался:

— Кто? Ну ты и шутник! Или у тебя с головой беда? Все ты прекрасно знаешь. Мадам Тайандек.

Мне было знакомо это имя. Так звали его учительницу начальных классов, о которой он вспоминал с обидой и в то же время с нежностью.