Паскаль Рютер - Барракуда forever

— Знаешь, он часто о тебе думает. Очень часто. Все время.

— И не может сам об этом сказать? Он телефон продал?

— Ты же знаешь, он ужасно упрямый. Но сердце у него нежное.

— Когда он скажет, чтобы я вернулась, я вернусь. А пока я кое-что тебе покажу…

Она разложила на кровати старую дорожную карту:

— Здесь. Вот здесь.

Маленькая желтая отметка с нарисованным рядом зонтиком была обведена карандашом. Карта была истертая, а пляж прятался в одном из сгибов. Странное чувство возникло у меня при мысли о том, что здесь все и началось. Казалось, все дороги, отмеченные на карте, вели в эту крошечную точку.

— Знаешь что?

— Нет.

— Иногда я до сих пор как будто чувствую песок между пальцами ног.

Следующий день, считала мама, обещал быть спокойным.

— Будем надеяться на лучшее, — сказала она за завтраком. — После вчерашнего веселья она вряд ли захочет пуститься в пляс, и у нас будет передышка.

Дело уже шло к полудню, а Жозефина все не вставала.

— Лично я никуда не спешу, — заявил отец. — Ведь когда она на ногах, начинается представление! Пусть отдыхает, прежде чем вернуться в строй.

Я опробовал в саду свой радиоуправляемый мотоцикл, он быстро мне надоел, и я устроился возле мамы и стал смотреть, как она рисует. Движения у нее были скупые и осторожные. Казалось, что сад с окаменевшими от стужи деревьями выдергивает волоски из ее кисточки.

Она позволила мне полистать ее альбом. У меня перед глазами проходили события последних месяцев. За несколько минут, словно по волшебству, я побывал на Лионском вокзале в день отъезда бабушки. Мать даже не забыла изобразить на заднем плане часы, которые показывали точное время нашего расставания.

Потом я остановился на картинке, изображавшей нас в кафе, всех четверых. Отсутствие Жозефины ощущалось особенно остро.

— У Наполеона странное выражение лица, — сказал я. — Ты уверена, что оно такое и было?

— Он был таким внутри.

Я не заметил у него во взгляде грусти, которую сделала такой заметной мама.

— А вот это, мама, когда Наполеон упал, танцуя как Клокло. Но тебя ведь там не было, ты этого не видела.

— Нет. Но я представила себе. Все так и было?

— Да, точно так. Можно подумать, ты где-то там пряталась.

Вдруг я понял, что ищу кое-что совершенно конкретное. Мне бросилась в глаза одна картинка.

— Я знала, что этот момент тебя особенно поразил. Он прекрасен, твой отец, правда?

И снова у меня перехватило дыхание при виде идеальной боевой стойки моего отца. Я прикрыл ладонью часть рисунка, чтоб были видны только грудь, голова и кулаки в боксерских перчатках, которыми отец прикрывал подбородок. Меня охватило необъяснимое волнение.

Мать забрала свой альбом, перевернула несколько страниц и вырвала лист.

— Держи. Отдашь это своему приятелю.

Шапка Александра. Мама постаралась тщательно скопировать инициалы, и я не сомневался в том, что Александр не останется к этому равнодушным. Нарисованная на бумаге, его шапка останется неподвластной ни времени, ни износу — ничему.

В эту минуту отец открыл окно и сделал знак, что у нас гости.

— Это тот, другой, — шепнул он. — ЖЕ-НИХ.

Эдуар в завязанной под подбородком шапке-ушанке из выдры немного напоминал Деда Мороза. Он был круглолицый, бледный, с ярким румянцем на выпуклых скулах. На ногах у него были теплые сапожки из меха, ворсинки которого свисали до самого пола, а под носом — густые усы, как будто сделанные из того же меха. Я, как ни старался, не мог отвести взгляд от его обуви.

— Это мех яка. Я купил их в Монголии, — объяснил он. — Эдуар, — кратко представился он, слегка качнувшись вперед. — Может быть, вы обо мне уже слышали?

Я с первого взгляда понял, что он обладает азиатской мудростью. Конечно, с Наполеоном не сравнить, суперлегкий вес, зато улыбка у него была широкая и добрая, хотя немного глуповатая. Он протянул нам правую руку, еще замотанную бинтами:

— Обжег руку, когда копался в моторе машины.

Только я один на всем белом свете знал, что он врет, и эта ложь сразу же меня к нему расположила. Он явно пришел поговорить с Жозефиной.

— Она еще не вставала, — приглушая голос, сообщил мой отец. — У нее выдался… суматошный вечер.

Эдуара усадили на диван, и наступило долгое молчание, потому что говорить вообще-то было не о чем. Поскольку Жозефина все никак не просыпалась, Эдуар открыл свою сумку на длинном ремешке.

— Сыграем партию? — спросил он меня, указывая подбородком на длинный деревянный футляр с позолотой, напоминавший старинный пенал. — Это игра го.