Эльвира Барякина - Заговор молчания

Сессию, разумеется, он не сдал, а под конец написал такую анкету, что международный отдел рыдал целую неделю:

1. Имя и возраст — Хуанантонио Мартинесперейра, 19,5.

2. Специальность — Табаковод-ударник.

3. Семейное положение — Мать есть, отец тоже.

4. Ваш любимый советский писатель — Солженицын (это кто-то из доброхотов пошутил: подсказал, что писать).

5. Ваши достоинства — Человек не должен себя хвалить.

6. Ваши недостатки — Недостаток финансирования.

7. Кем вы хотите стать после учебы? — Клоуном на лошади.

8. Несколько слов о комсомоле — Где можно купить комсомольские значки?

9. Ваш кумир — Мой сосед по блоку Миша Степанов.

10. Доверяете ли вы своим преподавателям? — Смотря чего.

11. Пожелания в свободной форме — Да хранит вас Дева Мария!

Начальник международного отдела вызвал Мишу на ковер и заставил все переписать: вместо Солженицына вставить Корнея Чуковского, вместо Степанова — Че Гевару, вместо Девы Марии — «Миру — мир!».

Но оказалось, что товарищ Хуан — это еще цветочки.

На следующий год к Мише подселили Дэвида Кокунаду из Центральной Африки.

По-русски Дэвид знал всего три слова: «девочки», «водка» и «расист».

Каждое утро у него начиналось со звуков тамтамов, мощного негритянского хора и криков экзотических животных.

— Дэвид, выключи магнитофон! — колотил кулаком в стену Миша. — Ну имей совесть, в конце концов! Шесть утра!

Но поколебать черного человека не было никакой возможности.

— Ты не должен так со мной разговаривать, — воспитывал он Мишу на ломаном английском. — Я принадлежу к правящей народности нашей страны. Мой папа — личный повар Его Превосходительства. Ты, Миша, будешь сельским учителем, а я буду министром культуры.

К тому же выяснилось, что Дэвид является страстным коллекционером: не бабочек и даже не марок, а просто разнообразного барахла. Уже через месяц ему стало не хватать собственной комнаты, и вскоре к Мише переехал и соседский холодильник, и две коробки из-под телевизоров. В коробках Дэвид хранил стибренные из ресторанов вилки, трусы знакомых женщин и учебники.

Главным сокровищем его коллекции был семикилограммовый чугунный бюст Брежнева, приобретенный на какой-то толкучке.

— Он так похож на нашего главного бога! — умилялся Дэвид.

Вскоре конфликт между соседями перерос в открытое столкновение.

Стоял ноябрь. Голодный, злой и замерзший Миша притащился из библиотеки и тут обнаружил, что в его постели лежит незнакомая девушка. Причем совершенно голая.

— Дэвид сказал, что я могу у тебя пожить, — заявила гостья пьяным голосом и отвернулась к стенке.

Миша стоял над ней, как три медведя над спящей Машенькой.

— Эй, тебя как зовут?

— Вероника, — пробубнила девушка.

— Ты могла бы одеться, Вероника?

— Я не нашла свою одежду.

— Ты что, так пришла?!

— А то я помню!

Через несколько минут Миша выставил из своей комнаты и голую Веронику, и холодильник, и коробки с трусами.

Весь вечер Дэвид орал, как сирена воздушной тревоги. А на следующий день после лекций к Мише подошел его приятель Жека Пряницкий.

— Чует мое сердце, что тебя побьют. Глянь! — показал он за окошко.

Миша осторожно высунулся наружу.

Перед крыльцом института уже собралось все московское отделение племени Дэвида. Судя по телодвижениям, они жаждали крови.

— Что делать-то? — затравленно прошептал Миша. В его голове с трудом укладывалось, что его, комсомольца и активиста, могут растерзать какие-то африканские дикари. Причем не где-нибудь, а в центре Москвы.

— Надо к Зинке идти, — сказал Жека и потащил друга в сторону студенческой столовой.

Из любви к Жекиным блудливым глазам кассирша Зина открыла Мише запасной выход. Задами и огородами он выбрался к метро и сел в поезд.

В голове роились планы обороны: «Шкаф прислонить к двери… Еще можно будет тумбочкой припереть… Эх, зря я холодильник вынес! Он тяжелый».

С величайшими предосторожностями Миша взобрался к себе на этаж. Здесь все было спокойно: все так же дремала за конторкой постовая старушка Марь Иванна, все так же шумел на кухне табунчик вьетнамской общины…

Прокравшись к своему блоку, Миша достал ключи. Но и внешняя дверь, и дверь в комнату Дэвида оказались незапертыми. Громко орал телевизор.

Терзаемый самыми тяжкими предчувствиями, Миша заглянул через щелочку к соседу.

Дэвид сидел на диване, прижав черные ладошки к щекам. В его глазах стоял нечеловеческий ужас.