Екатерина Шереметьева - С грядущим заодно

— Надо бы поскорей, — не удержалась Виктория. — Такое заболевание, каждый день, понимаете…

— Понимаю, Виктория Кирилловна, все понимаю, — перебил он добродушным тоном. — Даже то понимаю, что мальчонку этого грудного будут в большевицкой вере воспитывать. Понимаю. Но у нас, у купечества, слово — закон. А уж Лидии Иванне…

Мать фыркнула и рассмеялась:

— Глупости какие говорите! Пока мальчонка вырастет, мы забудем, что это за слово такое: «большевик».

— Дай бог. Вашими бы устами…

— Вот именно! Так сегодня же! — Ей одинаково нравилось радовать Викторию, быть доброй и командовать Нектарием.

Вот и день к концу. Вернулась к нормальной жизни. Можно двигаться свободно, выйти на улицу, заняться чем угодно. Тошно. Душистое мыло, губка, которыми смыла тюремные запахи, чистое белье, постель, кофе со сливками — все как ворованное. Нельзя ни минуты без дела. Что еще? Письма Тониной матери и сестрам Дарьи Семеновны написала, опустила. Сбегала к Гаевым. Страшно у них. Об аресте они знали уже, расспрашивали о тюрьме. Сергей Федорович вытирал слезы, сморкался, бормотал: «За что нам это? Ну за что? — Потом вдруг: — Танюша еще в детстве была непослушная».

Владимир курил, ломал спички, вцеплялся пятерней в свои кудри, будто хотел их вырвать. Нет у Наташи опоры.

Она все куталась в беличью душегрейку Раисы Николаевны, говорила неторопливо, спокойно. Только очень уж неподвижные были глаза и такой ровный голос. Проводила Викторию в переднюю:

— Об этой вашей ночи не надо лишних разговоров. О дружбе с нами тоже. Просто учимся вместе, с прошлого года.

Ничем не помочь.

— А не попробовать через Бархатова и Татьяну Сергеевну?..

— Ни за что. Может быть хуже. Они ее ненавидят, не надо напоминать. Поняли?

— Да. Конечно.

Может быть только хуже. Узнать бы, что у Дубковых. Завтра эту визгливую надзирательницу разыскать. Мавру Михайловну. Адреса точного нет. Озерной переулок и примета, что приданое дочери к свадьбе готовит. Наверное, всей улице известно. Денег бы надо побольше. Дарья Семеновна говорила, что Мавра эта бескорыстием не страдает. Они с Тоней связали ей шесть полос кружев на подзоры, получили за это две шаньги с картошкой. Шкура. Крутилины заплатят на будущей неделе — долго. У Станислава Марковича занять до получки. Только бы не завел опять: «Я вам чужой! Что вы от меня скрываете?» Хотя он стал куда проще. Не оттого ли, что времени не хватает на дурацкие разговоры? Ох и хитрый же Нектарий. Хотел заставить его работать в кадетской газете. Не вышло — впихнул в театр декоратором. «Мне надо вас держать при глазах — я поручился». Платит не скупо, но держит «при глазах» с утра до ночи.

Неспокойно за Дубковых, а идти к ним нельзя. Станислав, наверное, знает. Неужели может не прийти сегодня? Если б знал, как я жду его. Поискать в комоде — вдруг еще что-нибудь можно продать? Мавре-то платить надо. Сколько? Раисе Николаевне решили сказать, что Татьяна Сергеевна в Юрге. В бреду все зовет Танюшу. Плохо у Гаевых с деньгами… Хоть бы новая кухарка человеком оказалась. А, знакомый стук.

Станислав Маркович влетел в распахнутой меховой куртке, взял Викторию за руку, прижал к груди:

— Слышите?

Она услышала, как бьется его сердце:

— Вполне нормально. Вы ведь бежали.

— Лидия Ивановна рассказала. Простить не могу себе! Спал, как свинья, когда вы… Черт бы меня побрал!

— Только не сейчас. Дубков где?

— Успел скрыться. Опомниться не могу. Удрал из театра, все бросил…

Он оглядывал комнату, будто искал что-то.

— Анну Тарасовну не взяли в «залог»?

Он все разглядывал пол, печку.

— Я встретил Колю утром. Она берет белье стирать — можете отнести. Там есть свободное пространство? — Он показал на верх печки.

— Не лазала туда. А что?

— Спрятать кое-что можно?

— Конечно! Оружие?

— Почти. — Он сунул руку за спину, под куртку, долго копошился, вытащил сверток в промасленной тряпке. Запахло свежей газетой. — Шрифт.

Печка оканчивалась зубцами, они почти упирались в потолок. Места на печке оказалось много, но в отверстие между зубцами не проходила рука. Запихнуть сверток можно, а как потом достать? Станислав Маркович стоял на стуле, поставленном на стол, смотрел на сверток, на Викторию, на печку, опять на Викторию, оглядывал комнату.

— Придумала. — Она разделила шрифт на пять частей, маленькие свертки перевязала толстой белой ниткой, сделала у каждого длинную петлю. — Наденьте на зубцы. Белое — совсем не будет заметно.