Джика Ютеш - У нас в Крисанте

— Послушай, Михэлука, на этот раз ступай ты к Пэлтэгуце. Он все же твой крестный! Может, даст леденец, не посмотрит, что не хватает монетки…

Судорожно сжимая в кулаке деньги, Михэлука со всех ног помчался в корчму. Сердце билось отчаянно — ведь он первый раз в жизни отправлялся за покупкой.

В корчме посетителей не было. За последнее время в корчму заглядывало гораздо меньше народу, и крестный плакался, что скоро придется пойти по миру. Вот и сейчас одиноко сидел он за прилавком и пересчитывал пачку денег. За ухом у крестного торчал карандаш.

Михэлука подошел на цыпочках к корчмарю, раскрыл потный кулачок и высыпал мелочь на прилавок.

— Ребята сказали, чтобы вы нам дали леденец!

Крестный поднял глаза на мальчика, сгреб мелочь, деловито ее пересчитал, смахнул ладонью в ящик и, не сказав ни слова, опять принялся пересчитывать пачку сотенных ассигнаций.

Испуганно глядя на огромные руки, перебирающие пачку денег, Михэлука потоптался на месте и, собравшись с духом, жалобно пролепетал:

— Дайте же леденец, меня ребята ждут.

Господин Пэлтэгуца вздрогнул и недовольно поморщился. Потом вдруг побагровел и с такой силой хватил кулаком по прилавку, что стаканы и рюмки жалобно зазвенели.

— Чего тебе дать? — заорал он в бешенстве. — Мало, что ли, я тебе и твоей матери даю? Убирайся, гаденыш!

Михэлука выскочил как ошпаренный.

Ребята ждали его у калитки.

— Дал он тебе леденец? — крикнул Цаки.

— Нет, он только забрал у меня деньги! — сквозь слезы прошептал Михэлука и громко зарыдал.

Цаки на минуту растерялся, потом презрительно сплюнул.

— Ну и болван же ты! Я сейчас сам пойду! — заявил он, засунув руки в карманы залатанных штанишек и гордо выпятив грудь. — Это же наши деньги!

Ко всеобщему изумлению, Цаки тут же вернулся, гордо размахивая тремя завернутыми в бумажку леденцами.

— Дурак ты, дурак! Господин Пэлтэгуца просто пошутил с тобой! Он сказал, что ты труслив, как заяц! В корчме был дядюшка Та́се, и он мне дал еще два леденца. Сказал, чтобы мы съели их за упокой души его дочерей. Золотой человек дядюшка Тасе!

То что жестянщик Тасе дарил детям Райского предместья леденцы «за упокой души», было еще понятно. Ведь у него обе дочери умерли от чахотки. Зато про возчика деда Ха́деша люди говорили, что он просто впал в детство. Дед Хадеш постоянно возился с ребятами: играл с ними в мяч и в жучок, рассказывал сказки и разные истории. Особенно он любил повторять рассказ про свою старую клячу Арабе́ллу, которую обычно пас на холме.

В молодости Арабелла была лихой кавалерийской лошадью. Дед Хадеш купил ее у одного полковника, которому в свое время Арабелла завоевала пять золотых медалей. Верхом на Арабелле полковник брал препятствия высотой с постоялый двор господина Пэлтэгуцы и всякий раз, как только получал на скачках приз, тут же награждал и Арабеллу — поил ее шампанским из собственной фуражки.

Сама Арабелла равнодушно выслушивала рассказы о своих былых подвигах. А когда дети ее гладили, прядала ушами и, пофыркивая, продолжала щипать своими редкими желтыми зубами жирную траву луговины за кладбищем. Когда-то Арабелла была гладкой вороной лошадкой с тонкими ногами, теперь же ее шерсть потеряла блеск, а на стертой костлявой спине змеились покрытые лишаями и болячками уродливые шрамы.

Но ребята на все это не обращали внимания. В их глазах она все еще была лихим скакуном своей далекой молодости, когда она легко брала барьеры выше постоялого двора господина Пэлтэгуцы, а в награду за золотую медаль пила шампанское из фуражки полковника.

Ребята жили дружно и дразнили друг друга редко, но иногда бывали и жестокими. Именно в такую минуту как-то раз Цаки неожиданно спросил Михэлуку:

— Послушай, Михэлука, отчего твоя мать рехнулась?

Михэлука оцепенел. Но потом быстро взял себя в руки.

— Моя мама не сумасшедшая! — спокойно сказал он, нагнулся и бросил мяч в цель.

— Нет, сумасшедшая: она ходит и разговаривает сама с собой! — не унимался Цаки. — Идет по дороге, бормочет что-то себе под нос и размахивает руками…

Ребята захохотали. Смеялись все: и Ли́кэ — сын почтальона, и Фифи́ца — дочка прачки, и Мо́ки — сын каменщика.

Михэлуке показалось, будто его острым ножом кольнули прямо в сердце. Он задрожал, перед глазами все поплыло, и в следующее же мгновение из расквашенного носа Цаки хлынула кровь.

— Она не сама с собой разговаривает! — в отчаянии крикнул Михэлука. — Она с ангелами говорит!